Мэри Пирсон - Танец воров

Выйдя из лавки, женщина крикнула что-то детям. Те побежали к лошади, запрыгнули в телегу и приняли товар из ее рук. Как только припасы были уложены, детские взгляды с тоской вернулись к апельсинам.

Рен обратилась к женщине на венданском языке. Услышав родную речь, та удивилась – об этом свидетельствовали ее округлившиеся глаза. В Хеллсмаусе говорили на ландском, который был практически идентичен наиболее распространенному языку континента – морриганскому.

Мы приблизились, и Синове первая задала вопрос:

– Вы из поселения?

Женщина встревоженно огляделась.

– Да, – прошептала она. – У нас проблемы: сгорел амбар, а вместе с ним и припасы. Пришлось отправиться в город за провизией.

Пока она рассказывала, что они потратили на еду последние деньги, я услышала в ее голосе страх. Стремясь избежать голодного времени года в Венде, поселенцы пришли сюда в поисках пищи. В надежде на лучшую жизнь многочисленная венданская армия была расформирована, но в результате эти меры обернулись проблемами иного плана.

Я объяснила, что мы рахтаны, присланные королевой с целью расследования, а потом расспросила о мародерах. История женщины соответствовала рассказу Каемуса: темнота помешала разглядеть лица налетчиков, но она знала наверняка, что незадолго до происшествия приходили Белленджеры и требовали плату.

– А остальные где? С кем вы приехали в город? – спросила я.

Она указала вниз по улице. Как оказалось, они собирали продовольствие в разных лавках, чтобы как можно скорее отсюда уехать. Когда я спросила, не брал ли торговец двойную плату, она опустила глаза, боясь ответить, и тихо промолвила:

– Я не знаю.

Мой взгляд упал на пустой мешок из рогожи на краю повозки.

– Могу я одолжить?

Хотя глаза женщины настороженно прищурились, она кивнула.

Сунув мешок в руки Рен, я подала знак, чтобы она следовала за мной. Рен закатила глаза: она сразу поняла, что я намеревалась сделать.

– Сейчас?

– О, да, – ответила я.

Я направилась к торговцу, который следил за товарами под навесом, и указала на ящик с апельсинами.

– Сколько берешь?

Он ответил не сразу: раздумывал, какую цену мне предложить. Он видел, что я разговаривала с венданской женщиной, и, наверное, догадался, что я тоже оттуда.

– Пять грало за штуку.

Пять грало. Даже будучи иностранкой в этих краях, я знала, что пять грало – это целое состояние.

– Понятно, – ответила я, будто раздумывая над ценой.

Внезапно я схватила один из апельсинов, подбросила его в воздух и с громким шлепком поймала на ладонь. Брови торговца нахмурились. Он уже открыл рот, готовый рявкнуть, но тут я схватила еще один, и еще, и еще, и начала жонглировать ими в воздухе. Продавец забыл, что собирался сказать, и застыл на месте с разинутым ртом, следя за мельканием оранжевых фруктов.

Я смеялась. Я веселилась, даже когда в меня вонзался нож – каждый раз один и тот же. Чем больше я истекала кровью, тем быстрее кружились апельсины и тем жарче горел мой гнев. Я хохотала, потому что все это было частью фокуса. « Обдури их. Пусть они поверят. Улыбайся, Кази. Это всего лишь невинная игра».

Трюк с жонглированием я приберегала для самых подозрительных квотерлордов, тех, кто не испытывал ни жалости, ни сострадания к нищим. Даже если призом выступала лишь прогнившая репа или ломтик твердого сыра, чтобы набить пустой живот, риск потерять палец того стоил. Каждая победа помогала мне выживать в Венде, помогала продержаться еще один день. Умереть можно завтра – вот мой девиз. Сколько раз я гипнотизировала торговцев подобным образом? Я улыбалась, чтобы обмануть их, жонглировала, чтобы ограбить, привлекала толпу к прилавкам и бросала ей фрукты, чтобы отвлечь внимание и остаться непойманной.

Торговец попал под мои чары, а я тем временем продолжала хватать апельсин за апельсином, подбрасывать их и складывать в аккуратную кучу в другом ящике. Пока я болтала о чудесных апельсинах и о том, какие они прекрасные, лучшие из всех, что я когда-либо видела, один из них возвращался в ящик, а другой – опускался в мешок из рогожи у ног Рен. Как только четыре апельсина оказались в мешке, я бросила последний фрукт в кучу, создав идеальную пирамиду. Торговец смеялся, с удивлением рассматривал груду, не замечая ни одного недостающего фрукта.

– Твои апельсины прекрасны, но, боюсь, слишком дороги для моего кармана.

Он не обратил внимания, что несколько горожан пришли посмотреть на представление и теперь рассматривали его товар. Торговец протянул мне небольшой, поврежденный апельсин.

– Угощайся.

Поблагодарив, я направилась к повозке. Рен шла следом с мешком. Дети даже не догадывались, какой подарок их ждал. Подойдя к телеге, я вдохнула аромат подаренного фрукта, бросила его к остальным и спрятала мешок между другими припасами, чтобы они нашли его позже. Когда мы отправились дальше по улице к аптеке, намереваясь поговорить с остальными венданцами, я заметила надвигающуюся беду.

Навстречу, шатаясь, шла толпа молодых людей. Судя по их растрепанному виду, они провели безумную пьяную ночь. Тот, что шел в центре, даже не потрудился застегнуть рубашку – его грудь была наполовину обнажена. Он был высок, широкоплеч и вышагивал так, будто являлся хозяином улицы. Всклокоченные темно-русые волосы ниспадали на красные от алкоголя глаза. Я отвернулась, обменялась настороженными взглядами с Синове и Рен, и мы двинулись дальше. Карсен Белленджер, патриарх беззаконной семьи, – вот кто являлся моим пропускным билетом в Дозор Тора. А с этой группой неряшливых оболтусов не хотелось и связываться.

Я почувствовал толчок, и мгновение спустя мое лицо врезалось в пол.

– Просыпайся.

Я перевернулся на спину и увидел скамейку, с которой рухнул. Надо мной нависал Мэйсон. Я прищурился от яркого света, льющегося через окна таверны, и потянулся к голове, уверенный, что где-то в ней застрял тесак.

Хорошенько ругнувшись на Мэйсона, я протянул руку, чтобы подняться, но тут заметил кое-что интересное – она оказалась голой.

– Где моя рубашка?

– Да кто ее знает, – проворчал Мэйсон, поднимая меня за руки. Он выглядел так же плохо, как и я себя чувствовал.

Вчера вечером я купил выпивку для половины города и был уверен, что столько же купили и для меня. При назначении нового патри пышных коронаций не устраивали, хотя в данный момент это казалось лучшей идеей, чем прошедшие ночью обряды, – я не помнил и половины из них! Каждый хотел стать частью ритуала, который совершался лишь раз в несколько десятилетий, – если, конечно, повезет. Время для этого наступило слишком быстро.

Заметив на барной стойке рубашку, я, шатаясь и спотыкаясь, устремился к ней, пиная по пути спящих на полу Титуса, Дрейка и остальных.