Марина Ли - Хозяйка Мерцающего замка

Честно?

Я рыдала по ночам похлеще своей подопечной, до крови закусив костяшки пальцев, чтоб ни звука из моей комнаты не вырвалось. А всё потому, что знала: у фениксов переболит и образуется. И как бы то ни было, к двадцати одному году память к ним вернётся, а вместе с ней и чувства, и личностные особенности… А вот я… Мне остаётся только злиться на себя. И ненавидеть. И снова злиться. И презирать. И снова писать глупые стихи, которые и показать-то постороннему стыдно.

А в ту последнюю неделю я исписала сотни листков. Выбиралась среди ночи на одну из многочисленных лестниц Северной башни, где даже в середине лета бывало зябко от пронзительных сквозняков, и строчила простым карандашом, непрестанно чиркая и подбирая лучшую рифму и более подходящую метафору:

Стоны умирающего лета,

Сидя на клетке лестничной,

Я ловила под звуки ветра

И была ничего не весящей,

Самой маленькой, самой глупенькой,

Самой-самой больной и обиженной,

Я была до боли запутанной,

Я была до страха униженной,

Я пришла из дождя и осени,

Вся замученная, заплаканная,

Твои волосы чёрные с проседью,

Твои пальцы не пахнут ладаном…

Твои родинки и ресницы,

И веснушки на переносице…

Ты мне снился сто лет и снишься…

Я пришла к тебе, милый, из осени.

Я пришла к тебе, солнце, из холода –

Одинокая нищенка с паперти.

Я пришла просто так, без повода.

Позвонила. Молчание. Заперто!

Ты не ждал? – Это холод мертвенный.

Ты не ждал! – Я умру от отчаянья.

Упаду я вниз с лестницы медленно,

Упаду легко и нечаянно.

Разобьюсь. Разлечусь. Расплачусь я.

Разрыдаюсь над сердцем брошенным.

Разорву черновик и начисто

Нарисую тебя, хорошего.

Где ты? Где? За какими вехами?

За какой измученной далью?

За заплатами и прорехами

Я тебя каждый миг теряю.

Я из осени, милый, вырвалась,

Я к тебе прилетела песенкой,

Я с тобой поменялась крыльями,

Я сижу на площадке лестничной,

На холодной площадке лестничной,

Я сижу у закрытой двери.

Я словам, ничего не весящим,

Больше уж ни за что не поверю.

Не поверю словам-обожаниям

Я твоим. На площадке лестничной

От любви я умру нечаянно,

От любви – ничего не весящей.

А утром выходила к подопечным, неизменно улыбающаяся, встречала завтрак – со второй недели их питание от моего ничем не отличалось, – шутила, смеялась, отвечала на вопросы, даже как-то умудрялась давать советы… Хотя в последние дни, когда наш физиологический возраст почти сравнялся, это было уже несколько сложновато.

Кстати, Фей вернул себе полноценную память почти на десять часов раньше, чем его супруга. Просто вдруг в середине разговора замолчал на полуслове и огорошил меня неожиданным:

– Варь, можно тебя на полслова?

– А?

– Барбарэ.

Произнеся исковерканную версию моего имени, саэйя Фаэрг ил Нау скривился, будто ему на зуб гнилая ягода попалась, но я сразу всё поняла и подскочила с места.

– Ани, родная, ты не обидишься, если Фей мне поведает на ушко какой-то секрет?

– Если только на него, – улыбнулась моя взрослая девочка. – Потому что, судя по всему, поведать его тебе он собирается в другой комнате.

Феникс кивнул, подтверждая слова супруги. Я улыбнулась. И мы вышли в холл. Впереди мой взрослый мальчик, позади я. На полусогнутых.

Ну, правильно, подмышкой-то у выросшего фениксёнка был мой «Альбом взросления». Мы же как раз над ним работали, когда к саэйе вдруг решила вернуться память.

Так быстро!

Так рано!

Я и попрощаться с ним толком не успела!

Не хочу! На глаза навернулись слёзы, и, закусив губу, я тихонечко всхлипнула и зажмурилась. Ну и, собственно, сразу же врезалась в спину шедшего впереди меня феникса. Или правильнее будет сказать, остановившегося? Замершего столбом посреди мрачного, облицованного чем-то, подозрительно напоминающим тефлон, коридоре.

– Варя? – он оглянулся, сверкнул растерянными голубыми глазами из-под золотой чёлки и заломил брови печальным домиком. – Ты… Ты плачешь? Ты что? Боишься меня?

Моргнула мокрыми ресницами и, виновато опустив глаза, прогундосила:

– Простите, саэйя, это… это мне в глаз что-то попало, я сейчас, я только…

И тут феникс сделал то, что не делал, наверное, ни разу в жизни. Какое там! Никто из его современников и предков не делал никогда и даже в страшном сне не мог представить, что сделает.

Он опустился на колени, обнял меня за талию и крепко прижался лицом к моему животу. Не зная, что сделать или сказать, я в полушоковом состоянии опустила руки на широкие мужские плечи и легонько погладила кончиками пальцев.

– Неужели в твоих глазах я выгляжу таким мудаком, что ты едва не плачешь от ужаса?

– Фей! – ахнула я в непроизвольном протесте. – Всё совсем не так!

– А как?

Не вставая с колен, он склонил голову к левому плечу и пытливо всмотрелся в моё лицо.

– Как, Варвара? Объясни. Ты ведь не просто отрабатывала заплаченные тебе деньги, заботясь о нас. Не думай, это моё первое возрождение, но разницу я способен почувствовать, всё же, одно детство у меня уже было. Но сейчас не об этом, подожди, не перебивай…

Он поднялся на ноги и, оглядевшись, потянул меня к окну в конце коридора. Бережно, словно он из хрусталя был сделан, положил «Дневник взросления» на край подоконника и ласково погладил его по золотистому корешку.

– Здесь так много трогательной любви, и нежности, и самоотдачи, и… Ты удивишься, если я скажу, что ни обо мне, ни об Ани даже родители так не заботились? Не поджимай губы, я знаю, о чём говорю. Это правда. Я чувствую разницу. Вижу.

– Если вы, то есть ты… об этих фотографиях, видео и записях… – обращаться на «вы» к тому, кто двадцать дней назад писал в пелёнки и пускал пузыри было не столько сложно, сколько глупо. И ведь мне ещё до возрождения разрешили простую форму обращения… – То это ведь ничего такого. Не мне первой пришла в голову эта идея. Люди живут мало и всего один раз, поэтому и стараются запечатлеть как можно больше моментов из жизни своих близких.

Фей улыбнулся.

– Люди? – фыркнул он. – Люди, пожалуй, да…

Негромко рассмеялся.

– Я очень-очень благодарен тебе, Варюша, правда. За всё, что ты сделала. За дневник – в особенности. Ани, оказывается, и в детстве была чудо до чего хороша.

Я засияла.

– Да и ты в большинстве случаев был весьма милым карапузом. Когда не изводил меня своими шалостями…

Мы помолчали.

Фей рассматривал фотографии, я – его.

– Значит, договорились, – неожиданно произнес феникс. – Остаёмся друзьями, и чтоб больше никаких страхов?

Кивнула.

– Ну, вот и здорово! Услуги друга проще и правильнее рекомендовать императорской чете.

Я громко икнула. Что, простите? Какой чете?