Наталья Землянская - Сказки для недетей

Она мгновенно называет цифру. У неё давно всё подсчитано. Я начинаю истерично хохотать:

– Тебе хватит? А почему не больше?

– А что? Мало?.. – огрызается Машка.

– Девочка, – снова говорю я и глажу пальцами её щёки, легонько касаясь губами их мрамора. – Глупая девочка! Но ведь ты не станешь другой. И вся грязь, что скопилась в тебе, вся твоя горечь, – они останутся с тобой. Ты будешь помнить обо всех, кто тебя предал, и снова будешь ждать обмана. Что с этим-то делать?.. – я охватываю ладонями её лицо, пытаясь согреть его дыханием.

Но она вдруг устремляет взгляд куда-то позади меня: в её расширившихся глазах – отражение тёмной фигуры.

Это – он!

Почему я так уверен в этом?

– Раз искал меня, значит, цену знаешь, – утвердительно говорит пришелец. Голос у него вполне обычный. Стариковский, дребезжащий.

Не поворачиваясь, спрашиваю, как можно равнодушнее:

– А эксклюзивные условия возможны? – а сам смотрю в её глаза. Мне и не нужно особо разыгрывать спокойствие: мороз и усталость потихоньку превращают меня в дерево.

В пространстве возникает пауза. Отражение в Машкиных глазах становится больше.

– Например?..

– Я бы продал вам свой день рождения , – говорю я.

– Ловко, молодой человек, ловко! – одобрительно причмокивает пришелец. – Новую жизнь хотите, стало быть?

– Хочу! – весело и дерзко соглашаюсь я и, набрав в грудь воздуха, поворачиваюсь к нему.

Вполне обычный старикан. Выдох-х-хх!.. Я даже чувствую некоторое разочарование.

Машка дёргает меня за рукав:

– Это к-кто?.. – у неё стучат зубы. От холода ли?

Незнакомец вежливо приподнимает шляпу и кивает ей. Но и только… Имя его мы вряд ли узнаем. Немой называл его Продавцом Вероятностей. У парня было мехматовское образование.

– Это – Айболит, – я обнимаю её за плечи. – Он помогает людям. Лечит их от глупости.

У меня – свои ассоциации.

– А-а… он откуда про нас знает? – шепчет девушка.

– Он знает. Потому что мы знаем про него. Сарафанное радио… – Я улыбаюсь. "Айболит" улыбается в ответ: мол, так оно и есть.

Жестом фокусника он извлекает из воздуха перо, чернильницу и стопку бумаги.

– Я по старинке, знаете ли, – извиняющимся тоном говорит он. – Значит, вы, юноша, готовы продать мне один день своей жизни?

– Готов! – подтверждаю я. Ветер усиливается, поднимая лёгкую позёмку.

– А именно …июля …года… – старик сопит и карябает пером бумагу.

Машка ошарашенно взирает на весь этот цирк: я, окоченевший от стужи, безумный старик, рисующий закорючки на листе, висящем в воздухе…

– Подожди, – беспокойно говорит она, – а он тебе – что?!

– Изменение реальности, – словно учитель в школе, разъясняю я. – Понимаешь, всё, что случается с нами, – это цепь вероятностей. Не случилось одно – случится что-нибудь другое. Возможно, более хорошее. Продавая один день, ты вычёркиваешь его из жизни, и тем самым меняешь свою судьбу.

Машка готова поверить. Но…

– Почём ты знаешь, что будет лучше?! – она почти кричит.

– Я не хочу лучше! – кричу в ответ. – Я хочу по-другому !

– Вот и всё, – удовлетворённо кряхтит старичок. Не обращая на нас внимания, он внимательно перечитывает свои записи. – И вам – развлеченьице, и мне – лишний денёк прожить. Осталась только ваша подпись, юноша, и…

Он не успевает договорить: из уголка его рта быстрой змейкой сбегает тёмно алая струйка. Чуть помедлив, он тяжело опускается на колени, покачивается, и падает лицом в снег. Я успеваю увидеть тёмное пятно на его спине. Ветер вырывает из ослабевшей руки лист и уносит, кружа, вдоль снежной аллеи.

Машка что-то кричит, но я не понимаю. Задыхаясь, я бегу вслед за серым клочком бумаги, танцующим между бешено кружащимися снежинками. Он то подпускает меня поближе, то снова улетает, влекомый ветром. Пот заливает глаза, в груди – резь…

Я почти догоняю добычу, но тут кто-то сзади больно бьет по ногам. Падаю, но продолжаю тянуться к свернувшемуся трубочкой листку: он лежит на снегу совсем близко… Человек, что навалился сверху, яростно молотит кулаками по моей голове. Вывернувшись, нечеловеческим усилием подминаю его под себя. Кровь из рассечённых бровей мешает видеть, перед моим взором вращаются и лопаются огненные круги, но я узнал бы нападающего даже с закрытыми глазами: по запаху, кожей, кончиками пальцев… Ослепнув, оглохнув, потеряв рассудок, – я всё равно бы узнал его!

– Зачем ты это… сделал? – я задыхаюсь, мне трудно говорить. – Зачем?!

Он дико скалится, пытаясь вырваться, на его губах пузырится слюна. И тогда я с размаху впечатываю локоть прямо в его лицо.

Теперь он не похож на себя, и мне легче. Связываю ему руки его же шарфом и волоку обратно. Туда, где лежит старик. Тот ещё жив. Видимо, нельзя вот так просто убить подобного ему. У него наверняка найдутся про запас чужие денёчки… Машка сидит возле на корточках и плачет. Я швыряю пленного на снег рядом с его жертвой.

– Быстрей подписывай! – шепчет раненый.

Мой пленник выгибается дугой и орёт:

– А про залог он тебе сказал?!

– Какой залог? – заветный лист в моих руках, и от того ко мне возвращается прежняя уверенность.

– Ты должен заложить двух самых близких тебе людей!

– И что с ними будет?

Но старик молчит и страдальчески прикрывает набрякшие веки. Пульсирующая жилка на виске выдает его притворство. Я злобно пинаю его ногой.

– Это тебе псих из дурки рассказал? – спрашиваю я связанного.

– Да!..

Пробегаю взглядом строки договора: "…покупатель не несёт ответственности за последствия залога…" Двое близких. Угу… Но у меня есть только Машка и этот… Так уж сложилось.

– Ты не сделаешь этого! – шипит связанный. Машка смотрит непонимающе. Я тоже гляжу на неё и в моём сознании вспыхивает стоп-кадр: чёрная улица, неподвижное тело на растоптанном в грязь снегу…

Медленно, точно палач, поднимающий топор, я беру перо… «…глупые рыбы мне нет дела до ваших сомнений и я не слышу ваших молитв в конце концов у меня – свой аквариум своё небо свой бог и те же проблемы…» 1

Монолог

«…Когда молодая женщина возвратилась из собора Св. Стефана с панихиды по Моцарту домой по Грюнангерштрассе, 10, то её муж Франц Хофдемель набросился на неё с ножом в руке. Крик их годовалого ребенка и призывы о помощи самой Магдалены спасли ей жизнь: соседи выломали дверь и нашли женщину в бессознательном состоянии, с многочисленными кровоточащими ранами. Лицо её было обезображено. Муж несчастной покончил с собой…»

«Die Wiener Zeitung» («Венская газета») 9 декабря 1791 г.

… Тихое утро над морем светло и прозрачно. Свежее и юное, оно кажется нарисованным. Нежные пастельные краски: неяркое низкое солнце в туманной дымке, бледно – зеленая гладь воды сливается с таким же небом, белый песок. Чистое прохладное безмолвие лишь изредка нарушают приглушенные крики чаек. Это – абсолютный покой. Всего лишь какие-то минуты, прежде чем растает туман и солнце наберет силу. Тогда водный простор покроется искрящейся рябью, ослепительные пески будут изнывать от зноя, голоса птиц станут насмешливыми и пронзительными, налетит, подгоняя волны, соленый ветер: но это уже – гимн полудню. А пока – утро. Легкое, беззаботное… Краткий миг вечности, когда я могу быть свободным. Могу быть ничем. Просто – быть.