Александр Уров - Present continuous. Текстолёт. Часть II

Вечером он ничего не заметил, лампочка предусмотрительно перегорела. Сюрприз так сюрприз.

Какой же утром был восторг, когда Слепой вместо серой скучной стены увидел через окно Фудзияму. Прекрасное начало нового дня! К чёрту работу! Какие там чертежи и проекты, если рядом лежит любимая девочка, да ещё абсолютно голенькая… В этот раз у них почти всё получилось… Далекий склон Фудзиямы покрылся любопытными японцами с биноклями, потомки самураев с волнением наблюдали за двумя влюблёнными из страны заходящего солнца.

Когда наступила ночь, Лутэ долго смотрела на опустевшую гору под лунным фонарём и сказала Слепому, что назовет дочь Хокку.

Непонятны мотивы того, кто решает нас умереть. Чем руководствуется он, нарезая ломти человеческой жизни, – тебе 60 лет, тебе 42, тебе 18. А тысячам – вообще краюшечку в один годик или даже меньше… «продаются детские ботиночки, не ношеные…»

Меня почему-то он решил умереть в декабре в пятницу. Аккурат после скромного сорокалетия в столовой № 4 на Пятнадцатой Парковой. Идея не очень хорошая – я не про возраст, если умер, значит, жил, тут всё по-честному, – я про декабрь. Время для похорон не самое удачное. Я как представил, земля – камень, ветер насквозь, слёзы падают, остекленевшие гвоздички недоумевают: мы-то зачем здесь? Запретить бы в России умирать зимой законодательно. А нарушил закон – в печку Николо-Архангельскую, тем более, что вокруг теперь одни атеисты и язычники. А в такой мороз о живых думать надо, о сбившихся сейчас в маленькое каракулевое стадо коллегах, покорно следующих сейчас за моим деревянным ящиком. Венок «Лучшему учителю от учеников» зелёным колесом gone with the wind покатился в сектор девяностых – здесь, среди молодых каменных юношей, мне бы и остаться…

– Пацаны! Гля, кто к нам явился! Берлен, блин! Ландан из зе кэпитал, бля! – На лицах кривые улыбочки, в карманах ножички…

Они почему-то не трогали меня, ни в школе, будучи ещё бандитскими заготовками, ни потом, когда стали настоящими бандитами. Скорее всего потому, что в глубине чего там у них внутри чувствовали во мне своего. Что я, по крови, такая же сволочь, как и они, только сволочь со знанием английского языка.

Кстати, о бандитах. В слабую силу своих профессиональных обязанностей мне приходилось читать иногда о «факторах, влияющих на становление личности, о роли общества…»

Какое общество?! Какие, фак, торы?! Закрой глаза и смотри! Родильное отделение. Заходит нянечка. Идёт к младенчику. Вешает бирочку. А следом за этой прекрасной аллитерацией появляется ещё одна фигура, таинственная, непостижимая, и поцелуем ставит свой штампик в темечко, где всё про тебя, малыш, наперёд расписано: когда, где, как. Не сказано только, зачем и почему. Вот это ты, карапуз, сам уже думай. Вот это твоё. Так что, дорогие мои, «хотитепоговоритьсомной», извините, но Каин рождается Каином, Авель – Авелем, бандит – бандитом, я – мною, вы – вами. Зе лессон из оуве гайз!

В отличие от голливудских смертей моих бывших учеников – пули, взорванные мерсы, яды, – я умирал, как самый последний урод.

За три дня ДО никого уже не узнавал, орал, дрался. Ночью изводил всех бредовыми монологами. Санитарка отказалась мыть и кормить. Сопалатники возненавидели меня и пытались вытащить мою вонючую кровать в коридор. Руководил ими одноухий уголовник, покрытый церковными куполами и выглядывающими из-под грязной майки русалками. Чтоб ты сдох, Вангог недорезанный. Я подозреваю, меня бы придушили на пару дней раньше, чем указано в моём штампике, но появился Писатель и всё уладил. Измученное сознание моё согласилось вернуться, но только на пару минут…

– Слушай, Берлен, – сказал Писатель, – я пишу роман. Сюжет почти готов, сейчас вкратце расскажу. Мне нужно только твоё согласие, там немного про тебя и твоих друзей.

Он устроился поудобней на стуле, почтительно придвинутом уголовником, достал толстую папку исписанной бумаги, и я услышал:

«В далёкие времена, когда все живущие на земле твари были абсолютно равны, а Дьявол ещё только раздумывал, в кого из них вложить семена гордыни и высокомерия – в летающих высоко в небе? Или в гадов ползучих? В тех, кто после рождения припадает к груди матери? А может, в тварей подводных? Выбор огромный, но по согласованию с Богом – что-то одно. Он, кстати, своими светлыми помыслами также ограничен Великим Договором НебоРеки. И неизвестно, как бы жилось сейчас всем живущим на земле, выбери эти два посланника НебоРеки разных тварей. Всё бы было просто и понятно. Нет, угораздило обоих остановиться на человеке. Есть подозрение, что первым, кто обратил на двуногого внимание, был всё-таки Бог. Дьявол больше склонялся к драконам и птицам, но в итоге оба сошлись на человеке. И давай загружать его по полной своими абсолютно противоположными программами. Хитренько подключили Дарвина. Объявили царём двуногого человечишку. Забыли о зверях, рыбах, птицах, цветах, деревьях и тысячах других, которые с ужасом смотрели на растущего и пожирающего всё вокруг монстра, ещё вчера считающегося одним из них, а позавчера вообще крохотное семечко, выпавшее из кармана Бога.

Правда, обезьяны выступили категорически против каких-либо родственных связей с человеком, считая последнего самым последним негодяем. Их поддержали все остальные животные, все ещё помнили незабвенные времена, когда человечество стояло на равных в одном ряду с птичеством, зверячеством и рыбчеством. Признать превосходство человека согласились только предатели – собаки, коровы, курицы и прочие домашние свиньи.

В последнее тысячелетие пришло наконец-то осознание страшной опасности, но было поздно. Монстры выросли и окрепли. Один из них сказал этим двоим – всё! Вы больше мне не нужны! Дальше я сам.

И взошло семечко гордым огромным клыкастым деревом-уродом, на ветвях которого раскачиваются мёртвые краснокнижные детёныши. И проросли клубни ненависти и непонимания кровавыми войнами и чёрным дымом сожжённых заживо ненужных человеков. Дальше я сам! Без вас обойдусь! И ничего вы со мной не сделаете. Сами знаете – во мне жизнь и смерть ваша. Рядом пойдёте. Только теперь молча. Наслушался за тысячи лет ваших песен о добром зле.

И пошли они следом за ним. И звали его Бескрылый.

Удивительной и никак не вписывающейся в эту трагическую картину мира была связка книг в правой руке Бескрылого, перевязанная обычной бельевой верёвкой и, вне всякого сомнения, претендующая на одну из главных ролей в композиции надвигающегося романа.

Тут отпущенные мне минуты истекли, но Писатель не заметил и продолжал рассказывать моему телу историю про Бескрылого. Палата, широко раскрыв больные глазищи, слушала, включая медсестру со злобным шприцем и дежурного врача. Под утро краткая история закончилась, Писатель устало выдохнул – ну как? Тебе понравилось? Ты согласен?