Ким Шмонов - Только правда, только хардкор. Том 1.

И, если с первой частью сего плана справился еще Второй вождь – в Советском Союзе своими руками создавалось практически все (ну разве что, кроме бананов), то со второй частью, а именно справедливым распределением, вышла заминка. Великий совет при Вожде, под названием «Политбюро», что на понятный нам язык можно перевести, как «консилиум власти», никак не мог решить, будет ли справедливее делить все поровну, по потребностям или по труду. Кроме того, все дело осложняла одно древнейшая традиция – желать жить лучше своего соседа. А также лгать, притворяться и присваивать себе то, что можно присвоить (как сказали бы граждане этой страны, «то, что плохо лежит»).

В результате «коммунизм» построить так и не удалось, а удалось построить лишь более-менее приличный «социализм». А «социализм» это уже, извините, житие вовсе не «общинное», а всего лишь «общественное». И самая ужасная ошибка, которую генеральные секретари совершили, это, то, что им пришлось сохранить имевшие условную стоимость побрякушки и фантики под названием «деньги».

Это и предрешило весь исход. Социализм стал простой разновидностью капитализма. Причем разновидностью с множеством ограничений, большая часть которых сводилась к трем заповедям.

Вот эти три заповеди:

1. Нельзя зарабатывать деньги, ничего не делая

2. Нельзя становиться богатым сверх меры

3. Нельзя делать то, что тебе заблагорассудится

Так, может быть, и просуществовала бы сия сатрапия сотню–другую лет, как империя Тиберия и Октавиана, если бы не ошибка Четвертого Вождя. Тот, будучи человеком неглупым, хотя и имевшим репутацию маразматика, умудрился нарушить все три заповеди разом, начав продавать капиталистам неожиданно подорожавшую черную жижу, в изобилии водившуюся в огромных непролазных топях, которых было в избытке по всей территории сатрапии.

Эти легкие деньги сделали свою медвежью услугу: все, что было сделано по первому пункту плана строительства коммунизма, неминуемо пришло в упадок, сатрапия лет на тридцать отстала от всего остального мира, а к моменту правления Седьмого Вождя (Пятый и Шестой не в счет – они только и успели, что воцариться и умереть, привив в народе любовь к Шопену и Чайковскому) гражданам страны уже было практически нечего есть.

Тогда Седьмой Вождь огласил немыслимое, что носило название «перестройка», на более понятном нам языке может быть названо «кручу верчу», а по сути своей представляло дальнейшее послабление в смысле вышеуказанных трех заповедей. В результате сего сатрапия вновь приобщилась к Чайковскому (к счастью, на сей раз, без Шопена), едва не низвергнув своих граждан в пропасть гражданской войны, и в конце концов издохла, распавшись на полтора десятка так называемых «независимых» государств.

Все вышесказанное мною, возможно, не представляло бы никакого интереса, кроме как с точки зрения новейшей историографии и геополитики, если бы не появление на территории данной сатрапии в оное время одного, имеющего непосредственное отношение к вышеуказанному инциденту, объекта, который для пущей краткости и ясности будет наречен нами «объектом Ч.».

Я находился в просторном светлом кабинете, заполненной обычной офисной мебелью. Кабинет, как кабинет… Казалось бы, ничего особенного… Но внимательный глаз сразу определит, что с этим кабинетом явно что-то не так… Дверь открывается внутрь – значит войти в этот кабинет проще, чем выйти… Оказывается, эта доля секунды что-то решает. Тот миг, когда ты, потянув за дверную ручку, слегка отстраняешься, чтобы не столкнуться с приближающимся к тебе дверным полотном.

Окна не зарешечены… Выше второго этажа решеток не ставят. Да и смысла их нет ставить на усиленный стеклопакет. Такой даже тяжелым стулом не разбить.

Все стеллажи и шкафы строго за столом. На столе ничего лишнего. Да и все бумаги, имеющие отношение к делу, лежат белыми сторонами вверх. Все, что касается меня лично, подается строго дозированно – листок за листком, из рук в руки. Стол, как баррикада. Я не вижу, что происходит под столом – вполне возможно, что там стоит направленный на меня крупнокалиберный пулемет.

Стулья к полу не прикручены. Но вся остальная мебель прочно зафиксирована. Она определяет структуру пространства, выверенную до миллиметра. Несмотря на кажущуюся просторность, каких-то двух-трех сантиметров не хватает… Здесь невозможно нормально сесть, не упершись куда-нибудь коленками, а уж тем более нет никаких шансов развалиться, подбоченясь, или заложить ногу за ногу. Можно разве что скрестить руки на груди, уподобившись нахохлившемуся, сидящему на жердочке попугаю.

Здесь не принято покидать гостя без внимания, а уж тем более оставлять его в кабинете одного. Даже если надо выйти и сделать два шага по коридору, кабинет запирается на ключ.

Лампой в лицо сейчас никто не светит – это не в тренде. Зато на противоположной стене, слегка сбоку, почти на границе периферического зрения часы с большими стрелками. Минутная время от времени вздрагивает, с легким щелчком в очередной раз сдвигаясь по циферблату.

Говорят, такие часы помогают лучше всякого полиграфа. Все время думаешь о них – и забываешь о том, что надо бы покрасивее соврать. Правда сама так и просится с языка…

Следователь еще не пришел, и я завороженно созерцаю часы, пытаясь предугадать момент, когда дернется стрелка. За спиной у меня роется в бумагах помощник. Здесь, как в саду камней – как ни повернись, все время кто-то оказывается у тебя за спиной.

Через пару минут в кабинете появился и сам следователь. Пожилой, мощный, слегка обрюзгший, как борец классического стиля на пенсии. Виктор Александрович… С какой-то необычной фамилией.

Он уселся передо мной за стол, с шумом швырнул передо мной пухлую папку и, слегка нахмурившись, как бы между делом, произнес:

– Ну, что, мой друг, поздравляю, наша с вами эпопея подходит к логическому концу.

– Вы мне толком сказать можете, что произошло с моим отцом? – нетерпеливо перебил его я.

Виктор Александрович осклабился и неприятно посмотрел на меня:

– Вы в постановлении мне распишитесь, и идите на все четыре стороны… Остальное из прессы узнаете – сейчас там столько всего пишут…

Эпопея эта началась очень давно. Именно тогда, когда я вернулся с деловой поездки и обнаружил, что павильон, для которого я привез товар, сгорел дотла, отец мой пропал без вести, а в квартире трое в штатском перевернули все вверх дном.