Анна Морион - Одержимые сердца

– Если устанешь от своей скучной жизни здесь, – приезжай ко мне в Торонто, – сказала я на прощание и поцеловала его в щечку.

– Отвезти тебя в аэропорт? – спросил Мартин.

– Не нужно, спасибо. Я найму такси.

– Алес может отвезти тебя. Во сколько твой самолет?

Черт! У меня еще нет билета, и я не знаю во сколько!

– В девять пятнадцать, но, возможно, рейс задержат, – выкрутилась я. – Дай мне его номер, я сама вызову его после того, как свяжусь с аэропортом.

Мой ответ удовлетворил Мартина. Он дал мне номер Алеса, я вновь поцеловала его в щеку, вышла из машины и быстро зашла в отель.

«Нужно срочно купить билет» – подумала я, поднимаясь по лестнице, после того как отдала мокрый дождевик на ресепшн. Администратор при этом окинула меня удивленным взглядом, и ее глаза округлились. Вроде как я сумасшедшая – гулять в такую погоду!

К счастью, я нашла билет. Десять двадцать.

В восемь Алес забрал меня из отеля.

Глава 7

1904 год. Варшава. Четырехсотая годовщина свадьбы наших родителей.

Мартин, Мсцислав, я и Маришка. Миши еще не существует.

Я и Маришка стоим в огромном бальном зале, полном гостей. На нас – платья той кричащей и скучной эпохи. Платье Маришки – элегантное, почти строгое. Мое – обнаженные плечи и глубокое декольте. В наших волосах, уложенных в высокие пышные прически, – искусственные цветы. У Маришки – крохотные синие фиалки. У меня – большие красные розы. Мою шею украшает золотое колье с красным камнем.

Мы смотрим, как кружатся в вальсе гости, и я полна желания покружиться тоже, но только с одним мужчиной, с которым я флиртовала пять минут назад. Маркус Морган. Но я не была заинтересована в нем, нет. Я флиртовала с ним только потому, что Маришка влюблена в него. Но это тайна известна лишь нашей матери и мне. И я с острым удовольствием использовала этот факт, чтобы досадить сестренке. И сейчас она стоит рядом, и ее душа полна жгучей ненависти ко мне. Это видно по ее глазам. Не разговаривает со мной. Не смотрит на меня. О, какое наслаждение. Наслаждение унизить ее, эту недотрогу, эту монашку. Все вокруг только и говорят, как она скромна и элегантна. Что ж, с ее качествами, ее дурацкая любовь к Маркусу Моргану кажется смешной, потому что он – плохой мальчик. Он никогда не взглянет на такую, как Маришка. Но я к нему равнодушна, мне лишь хочется потрепать нервы моей влюбленной в него сестры. А ее так легко унизить. Использовать ее тайну.

Но Маркус занят – танцует со своей кузиной по материнской линии.

Я чувствую на себе чей-то пристальный взгляд.

Мама смотрит на меня хмурым взглядом. Я улыбаюсь ей в ответ и посылаю воздушный поцелуй.

Маришку уводит танцевать Мартин. Он всегда печется о нас, своих сестрах. Но больше о младшей.

Меня ведет в круг танцующих прекрасный вампир Уильям Руарк Гордон, и мы кружимся в плавном танце, обсуждая последние новости и смеясь.

На следующий день, вечером, мы сидим в главном зале, слушаем квартет скрипачей. Такие ужасно воспитанные, элегантные. Мерзко. Притворяемся эстетами.

Маришки нет. Она не выходит из своей комнаты с самого утра.

Этот факт забавляет меня, и я с острым наслаждением понимаю, что моя вчерашняя цель достигнута.

– Прошу простить нас, мальчики. Я и Мария собираемся на прогулку, – вдруг слышу я голос матери.

Я удивленно приподнимаю брови. Вот так! Как интересно узнать о том, что я, без моего ведома, собралась на прогулку!

Но, улыбнувшись маме, я поднимаюсь с кресла и расправляю складки подола моего красивого платья. Я и мама покидаем замок и медленно идем по ухоженной, выложенной плоскими камнями дорожке. Мы уходим далеко от нашего замка. Рука об руку. Молчим. Через некоторое время наши каблуки стучат о камни широкого моста, соединяющего наши огромные владения с остальной Варшавой.

Вдруг мама останавливается и высвобождает свою руку из моей.

– Маришка плакала всю ночь, – тихо говорит мама.

Я бросаю взгляд на мать: ее лицо наполнено строгостью и угрюмостью.

– Из-за тебя, – добавляет она.

Ах, вот оно что. Вот, для чего эта прогулка.

– Брось. Она всегда чем-то недовольна, – с иронией отвечаю на это я.

– Мария, то, что ты сделала – отвратительно по отношению к твоей сестре. Ты прекрасно осведомлена о том, что она любит Маркуса Моргана. Но ты флиртовала с ним.

– Я просто слегка развлеклась. Не думала, что Маришка будет рыдать от этого, – безразличным тоном бросаю я.

В моей душе нет ни капли сожаления.

– Я знаю, что вы никогда не чувствовали друг к другу сестринской любви. И это печалит меня. Но я не прошу тебя любить ее. Я прошу уважать ее чувства. Ее любовь. – Голос мамы вдруг дрожит, и на ее глазах появляются слезы.

Это причиняет мне неловкость. Пугает меня.

– Мама… – Я касаюсь ее плеча, но она не реагирует на мой жест.

– Тебе не понять, как она страдает. Неразделенная любовь – это худшее, что может случиться с нами, – с чувством говорит она.

Я молчу. Во мне борются два чувства: гордость и любовь к матери.

– Прости меня, – наконец, тихо говорю я.

– Не у меня ты должна просить прощения, а у сестры.

– Это свыше моих сил.

– Она – твоя сестра!

– Мама, пожалуйста! – настойчиво восклицаю я и оборачиваюсь к ней спиной. – Я обещаю, что больше не буду флиртовать с ним. Этого достаточно, Но не заставляй меня просить у нее прощения! Потому что этого никогда не случится!

– Почему ты так бездушна? Почему я настолько плохая мать, что не сумела привить моим дочерям любовь друг к другу? – Полным тоски голосом говорит мама.

Эта фраза заставляет меня обернуться к ней.

По щеке мамы скатывается слеза. Она смахивает эту влагу ладонью, обтянутой черной шелковой перчаткой.

Я вижу ее слезы в первый раз в своей жизни.

Невыносимо.

Мама плачет.

Меня съедает жуткий стыд.

Я беру ладонь мамы в свою и прижимаю ее к своим губам.

Не знаю, как утешить ее. Но давать клятву искать прощения Маришки не стану. Никогда.

***

Это воспоминание пришло ко мне с секундным ступором, заставшим меня в самолете.

Как странно. Раньше я никогда не думала о прошлом. И воспоминание было кошмаром. Кошмаром, жестокой правдой, настигшей меня через все эти годы.

Мое тело, душу, мозг заполнило то же ужасающее сильное чувство стыда, что и в тот вечер, более столетия назад. Я схватила лежащий на прикроватном столике смартфон и набрала сообщение маме: «Прости меня за все. Ты – лучшая мама на свете. Не твоя вина в том, что твоя дочь – худшая дочь в мире».

Одно прикосновение, и это сообщение полетит к матери, как голубь мира, как запоздалое раскаяние ее неблагодарной дочери.

Но моя гордость не дала мне сделать этот жест. И я стерла сообщение, кинула смартфон на колени и откинулась в кресло-кровать первого класса самолета, который нес меня на своих железных крыльях домой в Торонто.