Екатерина Романова - Искра. Судьбе вопреки

– Почему вы расстались с ней? – негромко спросила, когда танцоры расселись по разным углам зала, разминая пальцы, освежаясь водой, и болтая друг с другом.

– С Сандрой?

Мне нравилось, что Макс не юлил, не делал вид, что он мужчина-девственник, а я для него самая-самая, единственная, «ты моя» и все в таком роде. Нет, он был другим. Простым и при этом непостижимо сложным. Откровенно заявлял, что не знает, какое нас ждет будущее и от этого с ним дышалось легко.

– Я понял, что она пытается казаться лучше, чем есть. Играет. Да и прямо говоря, использовала меня, чтобы получить роль.

– О, фет Ронхарский, вы пали в моих глазах, – я усмехнулась и толкнула мужчину в бок. – Какое клише: балетмейстер и балерина!

Он улыбнулся одними уголками и губ и притянул меня к себе.

– На самом деле, танцует она отлично. Пока ты ей уступаешь. Пока, – повторил он. – Но я натаскаю тебя и, думаю, уже в следующем году зрители национального театра оперы и балета будут приветствовать новую диву.

– Ты шутишь так сейчас?

О подобном я и мечтать не могла. Чтобы всего за год подняться из никому не известной поломойщицы до звезды балета? Танцевала со швабрами, а буду со звездами?

– Это ведь не связано с тем, что мы…

– Аллевойская, давай я сделаю вид, что просто не слышал последнего предложения.

Казалось, мои слова оскорбили его. Впрочем, есть ли у меня основания сомневаться в профессионализме Ронхарского? Он не льстит мне, прямо говорит, что Сандра лучше. Сейчас лучше. Да я и сама это вижу. Когда она танцует, кажется, что по залу порхает бабочка: изящная, легкая, невесомая. Ее ноги сами летят к потолку, тоненькие, идеально стройные, они изламываются и выписывают затейливые фигуры так просто, словно сами являются воплощением музыки вовне. К такому стремиться и стремиться. Со стороны зрительного зала может показаться, что солист выбирается наугад, пальцем в небо. Зрителям кажется, что не отличить мастерство одного танцора от мастерства другого. Вот только это далеко не так. Если ошибиться при выборе солиста, то вся постановка будет загублена. Из-за недостаточно впечатляющего исполнения одной актрисы остальные сто пятьдесят танцоров просто потеряются…

Последние полтора часа я еле передвигала ногами. Они отказывались сотрудничать, и я танцевала уже на чистом упрямстве и силе воли, заверяя себя, что делаю это для фета Сайонелла. А потом прозвучало то, чего я так ждала и боялась:

– Все свободны. Ландрин, отработка последней сцены.

Пока ребята расходились, а я рассеянно кивала и улыбалась им на прощанье, на самом деле думала, как лучше сказать Максу, что решилась. А потом увидела спокойный взгляд медово-карих глаз, и смело заявила:

– Я хочу поцелуй.

Он замер на миг, напрягся, потом поставил открытую бутылку на рояль, в три шага преодолел разделяющее нас расстояние и поцеловал меня, крепко стиснув в объятиях. Медленно, нежно, по-настоящему. И пусть ласка была не долгой, но запечатлелась на душе шрамом, потому что отстранившись, я увидела перед собой Харви… Закрыла глаза, тряхнула головой, сдерживая слезы и горечь предательства фетроя.

– Ты имела в виду другое, так? – ничуть не смутился Макс, а я уткнулась ему в грудь и рассмеялась. Мой истерический смех он понял по-своему. – Отлично. Ну что ж. Будем считать, что первая репетиция состоялась. Не передумаешь? Менять рисунок перед выходом на сцену чревато. И не профессионально, Аллевойская. Есть такое слово, думаю, ты слышала.

– Не передумаю, – поднимаясь на пятачки и упираясь в сильные плечи мужчины, я приготовилась к финальной связке. Самой сложной, самой эмоциональной и самой ответственной.

Мы прогнали сцену пять раз, поцеловались трижды, смутились всего один раз и на том ладно. Странное дело этот наш женский организм. С Великогадом Ненавижу Сволочуевичем я сотворила столько всего непотребного, что впору написать вторую Камасутру без прикрас и хоть бы раз устыдилась. А с Максом смущалась от обычных объятий и уж тем более поцелуев. Не было ощущения полета, понимания, что я поступаю правильно. Не было единения душ, ощущения, что весь мир замер, желания продлить миг, превратив его в бесконечность. Ничего такого. Просто действие губами.

Совесть грызла меня, будто я изменяю этому аркху плешивому, что кувыркался со своей дохлогрызкой в то время, пока я думала, как бы отблагодарить его, принца кобелястого. Как-как? Для подобной благодарности уже давно придумали слово такое. Красивое. Вазэктомия называется! Теперь каждый раз, когда буду видеть его лицо или слышать голос, буду думать о ней! Фетрой Харви Вазэктомия Хартман. Когда пришла в себя, с удовольствием отметила, что вторая я, та, что в зеркале, стоит и плотоядно улыбается.

– Что ж. Сегодня вечером общий прогон на сцене, завтра с утра финальный, и в восемь вечера дебют. Для твоего друга подготовят центральную ложу, с особыми комплиментами от театра.

– Ты ведь все это делаешь, чтобы меня впечатлить, да?

– Получается?

Против такой обаятельной улыбки устоять сложно. Еще сложнее признать, что я не люблю ее обладателя. Очарована, конечно, благодарная, но благодарность – не любовь. Хотя, такой как я мечтать о любви и не приходится. Макс замечательный мужчина и пора отпустить себя. Хартман же не стеснялся высадить свой фетройский десант в пещерах Зейды, так чего бы мне чувствовать неловкость от отношений с другим мужчиной?

– Получается…

Мы расстались не прощаясь, ведь уже скоро встретимся вновь на генеральном прогоне в костюмах. Признаться, это было волнительно. Настолько волнительно, что выйдя из душа в одном полотенце, я автоматически приняла вызов на планшете, даже не обратив внимания, кто вызывал.

– Да, – ответила, не в силах скрыть улыбку. Большая сцена! А там – он! Харви?

– Как мне это понимать?

– Э-э… – признаться, вопрос привел меня в ступор. Великогад был снова недоволен! Кажется, это его профессиональное состояние! Мастер спорта по недовольству. Оказываю квалифицированные услуги по доведению вас до истерики. И как же приказ Зейды? Впрочем, он касается лишь осознанных действий, а я приняла вызов неосознанно. Решила перейти в наступление. – Зейда беременна!

– При чем тут это?

Знает! Сволочь! Гад! Нет, гадская сволочь!

От подобной наглости с меня свалилось полотенце. В двери душевой уже стучали другие танцовщицы, которым тоже хотелось помыться.

– Я сейчас, подождите!

– Помешал, надо полагать?

– Да. То есть, нет, конечно. То есть… Я голая.

Капец!

Тишина. Шлепок. Это я себя ладонью по лбу треснула. Вызов сбросился.

Аркха мне в задницу! В смысле, меня в задницу аркху. То есть ситуация – как в заднице аркха. Так же темно и никакой надежды найти выход. Бедный зверь, икает, наверное, уже…