Бром - Косиног. История о колдовстве

– Верно, верно, всем нам весьма его не хватает. Ну, а теперь говори, с чем пожаловал? Судя по выражению лица, новости – так себе?

Уоллес сокрушенно вздохнул.

– Вижу, я не ошибся, – заметил лорд Мэнсфилд. – Что ж, присаживайся и расскажи, каковы наши дела.

– С сожалением вынужден сообщить: вся загвоздка в жене брата, Абите. Я изложил Эдварду ваше справедливое, великодушное предложение, и он, несомненно, не стал бы артачиться, сделал бы все, что от него требуется, как обычно. Как всегда. Однако его супруга продолжает совать нос в наши дела, при всяком удобном случае вбивает между мною и братом клин. Она-то и подучила его отвергнуть ваши условия.

– Что? Баба? – удивился судья Уотсон, впервые нарушив молчание. – Так отчего же ты сразу преподобным на нее не донес?

– Следовало, но брат упросил не делать этого, и я обещал дать ей еще один шанс, – пояснил Уоллес, покачав головой. – Сам же теперь и жалею. Брат… он умом не силен, вот она этим и пользуется, настраивает Эдварда против меня.

– Добрая ты душа, Уоллес, – сказал лорд Мэнсфилд. – Как о брате заботишься… Я понимаю: родная кровь, но вспомни не только об Эдварде, вспомни об интересах каждого. Тебе и о собственной семье позаботиться нужно, а он загоняет тебя в тупик. Хочешь не хочешь, придется тебе пойти к преподобному Картеру. Преподобный Абите этаких выходок с рук не спустит, и Эдварда, я уверен, вразумит непременно.

Уоллес нерешительно кашлянул.

– Уже ходил, но… э-э… но эта ведьма вбила в голову Эдварда столько всякого вздора, что он сумел убедить проповедников в своей правоте.

– Что? – ошеломленно выдохнули все трое. – На каком основании? Как это?

Уоллес изложил разговор с проповедниками во всех подробностях, однако недоумение лорда Мэнсфилда с гостями только усилилось.

– Преподобный Картер у меня с давних пор – что заноза в боку, – сказал лорд Мэнсфилд. – Порой он настолько прямолинеен, что не воспринимает истинного смысла наших заповедей во всем его богатстве и широте.

– За деревьями леса не видит, – вставил судья Уотсон.

– Да, именно. В этом и состояла вся суть наших разногласий еще тогда, многие годы назад. Поэтому он и откололся, и поселился там, в Саттоне.

Испустив долгий вздох, лорд Мэнсфилд глубоко затянулся табачным дымом.

– Уоллес, мой долг перед твоим отцом – позаботиться, чтобы ни ты, ни Эдвард не остались без ферм. Выход, для всех приемлемый, несомненно, найдется. К примеру… что, если каждый из нас возьмет на себя часть долга? Я снижу сумму первого платежа, а остальное разделим меж вами двумя. Выплачивайте, скажем, по четвертине от урожая с ваших хозяйств в течение десяти лет, а после оба свободны и ничего никому не должны. Что скажешь?

– На мой взгляд, более чем справедливо, – заметил судья.

«Десяти лет?!»

Уоллес едва не задохнулся от возмущения, но тут же вспомнил, что в ином случае вовсе лишится фермы, и неохотно кивнул.

– Уверен, Эдвард бы согласился. Во имя отца так бы и поступил. Но, повторюсь, загвоздка не в нем – в этой бабе. Боюсь, как ваше предложение ни справедливо, ее ядовитый язык испортит все дело.

– Значит, придется нам о ней позаботиться, – сказал судья.

– Да, позаботиться об этой Абите придется, – согласился лорд Мэнсфилд. – Послушай, Уоллес, я понимаю твое желание уберечь брата от неприятностей, однако настаиваю: о поведении его жены донеси преподобному немедля. Непокорства в семье он не потерпит, а хорошая порка и пара ночей в колодках, на холодке, научит ее не совать нос, куда не след.

Уоллес блекло улыбнулся.

– Позвольте и мне добавить кое-что. Думаю, пригодится.

С этим судья Уотсон подошел к письменному столу, отыскал лист пергамента и вынул перо из чернильницы. Набросав на листе несколько фраз, он свернул пергамент и подал Уоллесу.

– Всего лишь намек, – пояснил он. – Напоминание преподобному: мы очень надеемся, что он уладит дело, как подобает.

– А если и из этого ничего не выйдет, – добавил лорд Мэнсфилд, – тебе, Уоллес, настоятельно рекомендуется придумать, что с этим можно поделать. Ее выходки – дерзкий вызов основам нашего общества, и тебе, и всем добрым жителям Саттона, и самому Господу Богу. Знаю, ты – человек набожный, благочестивый, но если Дьявол рукой этой женщины сеет смуту меж правоверными, ради восстановления порядка от праведного пути можно и отступить. Ты меня понимаешь?

– Думаю, да, сэр.

– Во имя Господа даже ангелам нередко приходится браться за темное дело, – добавил судья Уотсон. – Не так ли?

Уоллес, чуть поразмыслив над этим, кивнул – скорее, себе самому, чем собеседникам.

– А что ж… в самом деле, приходится.

Обменявшись с обоими твердым рукопожатием, Уоллес направился к выходу. По дороге домой в голове его снова и снова звучали слова судьи.

«Во имя Господа даже ангелам нередко приходится браться за темное дело».

– Проснись!

– Отстаньте.

– Они здесь. Ты должен убить их .

– Кого?

– Этих людей… принюхайся – и учуешь .

Принюхавшись, зверь вправду учуял кровь, текущую в человеческих жилах. Люди… двое… Зверь поднял веки.

– Ты должен убить их, Отец .

– «Отец»?

– Помнишь ли ты свое имя?

Зверь призадумался.

– Похоже, имен у меня немало?

– В самом деле, немало .

– Кто вы?

– Твои дети. Ты должен защитить нас, защитить Паупау… от этих людей. Не подведи нас. Не подведи нас снова .

– Я так устал…

– Тебе нужна еще кровь, да побольше .

Издали, сверху, донесся глухой удар, и козлоподобный зверь осознал, что не только слышит людей, но и чувствует их, чувствует души обоих, мужчины и женщины. Мужчина приблизился вплотную к проему.

– Мы позовем их, приведем их к тебе. Ты сделаешь остальное. Настал час попировать .

– Да. Настал час попировать.

– Хватит. Ближе не надо, – сказала Абита.

Эдвард, с топором на плече, не слушая ее, подошел к самому зеву пещеры.

– Эдвард, ты же упадешь.

– Бог мой, женщина, успокойся же, наконец. Никуда я не упаду.

– Стой! – с неожиданной жесткостью велела Абита. – Он… Эдвард, он там.

Эдвард взглянул ей в глаза.

– Знаю, ты меня дурой считаешь, но… э-э… я вправду, вправду чувствую: он там, внутри.

– Кто «он»?

– Дьявол! – выпалила Абита. – Я чувствую!

– Дьявол? – усмехнулся Эдвард. – Сам Дьявол, здесь, в наших лесах? Так надо же преподобного Картера поскорее предупредить!

– Я не шучу!

Щеки Абиты раскраснелись, и, видя это, Эдвард вновь усмехнулся.