Владимир Лынёв - Грехоборец

Очередной рабочий день в Бюро Чистоты начинался с всенепременной утренней службы, и детектив Гор Штейн изнывал от легкого похмелья и тоски под монотонный бубнеж капеллана Адамсона. Глядя на офисного клирика, он невольно пришел к выводу, что человек, не раскрывший и десятка дел за долгие годы службы, годился лишь на то, чтобы вещать с кафедры прописные церковные истины, пока подневольная паства вполглаза досматривает предпоследний сон.

Стрельчатые своды капеллы терялись в недосягаемой вышине, укрывая мечты и чаяния богомольцев белым мраморным саваном. Ее внутреннее убранство не украшали фрески, иконы или прочая пресыщенная роскошь, свойственная храмам и церквям Вышеграда. Одна аскеза и строгость геометрических узоров. Ничто не должно было отвлекать грехоборцев от поставленной задачи. Здесь укрепляли и доказывали свою веру делом, хотя в реальности касалось это далеко не всех.

Штейн преклонил колени на антрацитовом полу среди десятков своих согбенных коллег и беззастенчиво лузгал семечки, шумно сплевывая шелуху в бумажный кулек. Сие действо не несло в себе оскорбительного контекста, как ему казалось. Просто манкуртам постоянно приходилось задействовать мелкую моторику, чтобы периферические мышцы не сковал парез, а потому со стороны он походил на компульсивного холерика или гиперактивного ребенка, неспособного и секунды усидеть на одном месте. К тому же Штейну нравился вкус. Вернее, хоть какое-то наличие вкуса. Изысканные блюда и напитки с тонким букетом были не для него. Его выбором оставались острые закуски, крепкие сигареты и самый забористый алкоголь, какой только можно сыскать в Иерополе. С ними он мог ухватиться за тени давно забытых вкусовых ощущений на своих атрофированных рецепторах.

Забавы ради детектив старательно игнорировал яростные взгляды, которые периодически бросал в его сторону юный офицер Баррет, недавно заступивший на службу и доселе видавший манкуртов только на образовательных экскурсиях по пищевым плантациям Иерополя.

Баррет обернулся в очередной раз. Его милое личико с гладкими детскими чертами рассекла гримаса негодования. Штейн обнажил зубы в ухмылке. Все равно что вороне дергать за хвост несмышленого щенка. Эту игру можно было продолжать бесконечно. Хотя, будь Штейн молодым истово верующим теплокровным, возможно и дал бы себе по роже за подобное неуважение к официальным обрядам. Однако детектив не был юн. Вера сгинула в горниле Священной Войны. Что же до жизни – она давно покинула это бренное тело.

– Спаситель одарит нас милостью своей, когда мы искупим все грехи человечества, – провозгласил капеллан. – И вознесут нас архангелы Паргелиона на небеса для Последнего Суда. Засим мы и трудимся каждый божий день, не жалея живота своего. Аминь!

– Аминь! – хором повторили сотрудники Бюро и воздели руки к небу в едином порыве.

Штейн широко зевнул, не прикрывая рта, и засунул кулек с шелухой в карман пиджака. Кряхтя и чертыхаясь, он поднялся на ноги, разминая отяжелевшие члены. Направившись к выходу, он нетерпеливо проталкивался через толпу коллег. Рутинное богослужение было окончено, и пришла пора наверстывать упущенное время, но с этим его желанием, похоже, не все сегодня считались. Штейна перехватил Баррет, доверительно водрузив руку ему на плечо, и принялся читать душеспасительные нотации.

– Детектив, ваше поведение порочит высокое звание грехоборца, – услышал он привычный выпад в свой адрес. – Но никогда не поздно вернуться к свету.

Штейн повернулся и поправил сползшие на нос очки, чтобы скрыть тусклые серые бельма глаз за защитными красными стеклами. Он уставился на руку у себя на плече, как на докучливое насекомое. Баррет поспешил убрать ее подобру-поздорову и сделал шаг назад, но не отступился от своего, ожидая ответа. На розовом личике, до хруста выбритом и свежем, как вымершие розы, пылал гневный румянец. Волосы, уложенные на бок косым пробором и обильно смазанные гелем, следуя тенденциям синоидальной моды, топорщились отдельными лихими вихрами, вырвавшими за пределы кошерных допущений. Стоило отдать парнишке должное. У того были яйца, а вера не была пристегнута к роже привычной социальной маской. Она горела в сердце неистовым пламенем. Таких следовало опасаться больше всех прочих.

– Еще комментарии будут, офицер? – осведомился Штейн.

– Это все.

– Тогда вы свободны, – отрезал детектив. – Если мне впредь потребуется ваша тонкая интуиция и наблюдательность – дам знать. Теперь позвольте откланяться. Некоторым в этом сонме праведников еще приходится работать, а не только персты о четки мозолить.

Штейн зашагал прочь.

– Несчастное создание, – едва слышно донеслось до его ушей. – Я помолюсь за вас.

Штейн стиснул зубы, но не стал останавливаться, чтобы поучить паренька уму-разуму. Для всех мил не будешь. Как всегда, невысказанные вслух мысли озвучил персональный ангел-хранитель, выданный Штейну Бюро после очередного закрытого дела. Он, призванный сокрытым в глубине души психическим напряжением подопечного, нетерпеливо вырвался из массивного латунного креста, висевшего на шее детектива. Яркий нимб зажегся над его головой, свернулся снежком шаровой молнии и разросся голограммой детской фигурки.

– Вот же надменный мальчишка! – провозгласил сотканный из лучей света пухлый младенец в технологичном доспехе из жидкого сплава с массивными крыльями из керамических пластин за спиной и стукнул Баррета по лбу.

Офицер опешил то ли из-за того, что впервые узрел аватар ангела пускай и самого мелкого ранжира, то ли от того, что тот работал в паре с единственным неправедником в Бюро. Это было честью, оказанной немногим детективам. Кресты призыва доставлялись прямиком из Паргелиона и вручались лишь кандидатам, одобренным там же. Штейну было плевать и на Паргелион, и на пересуды коллег, и на слова Сефирота – его ангела-хранителя. В одном он не сомневался точно. Периодически эта штука была крайне полезна.

Сефирот все не унимался:

– Довольно позорить род Адама! Что предпочитаешь, дитя: веру в себе или себя в вере? Имитируешь добродетель, насмехаясь над несчастными сиротами Священной Войны и потакая шовинистским пуристам из Синода? – Баррет будто язык проглотил. – Молчишь? Так вот что я тебе скажу, горесть ангельская. На плечах грешников стоит славный град Иерополь, но грехоборцам каждый день должно чистить улицы его от скверны пороков. Оказавшись в омуте ненависти, лицемерия и лжи, каждому придется замараться. Если ты не поймешь этого, то злой город, которому нечего терять, слопает тебя с потрохами и не подавится, невзирая на высокие церковные чины твоих достопочтимых предков, продвинувших тебя в грехоборцы.