Екатерина Соболь - Опасное наследство

Но шампанское еще из меня не выветрилось, а обида на Бена жгла до такой степени, что я плюнул на собственные планы и вскочил. Дрожащей от злости рукой попытался зажечь свечу, не преуспел и вышел из комнаты без нее – ничего, в своем доме не потеряюсь. Хоть одеваться не пришлось, я был при параде еще с вечера.

Я крался, как тигр, и лестница наверх, к счастью, даже не скрипнула. Звуки раздавались из синей гостевой спальни – самой тесной, предназначенной для не очень-то дорогих гостей. Я подкрался к распахнутой двери, за которой слабо трепетало пламя свечи, и загородил собой проем.

– Попался! – гаркнул я, чтобы напугать его как следует.

Свечу он сразу задул, и в небольшой комнате стало темно. Мы смотрели друг на друга сквозь тьму. Я не видел лица, не видел даже очертаний фигуры, но взгляд чувствовал каждой клеткой тела. Мне вдруг стало страшно – он молчал, будто размышлял о чем-то, а потом сделал какое-то движение, и меня вдруг ударило по голове что-то тяжелое. Я был так ошарашен, что даже не вскрикнул, просто схватился за висок. Предмет, которым швырнул в меня Бен, тяжело брякнулся на пол, и я с ненужной точностью определил: это чугунные щипцы для углей, всегда стоящие у любого камина. Я держался за голову, испуганный, как ребенок. Бен никогда не был способен на членовредительство, но вот, пожалуйста! Что, если он правда сошел с ума?

Нужно было бежать, кричать, делать что угодно, но я растерялся до слез и даже не отшатнулся, когда он приблизился. А он, невидимый во тьме, поднял с пола щипцы, схватил меня за волосы и с размаху еще раз треснул чугунными щипцами в висок.

Вот тут я наконец вскрикнул, но тихо, придушенно, как котенок. Боль вспыхнула в голове с такой силой, что я осел на пол, а Бен перешагнул через меня и вышел из спальни.

Я завыл, обхватив голову. Пальцы были горячими и скользкими, висок горел. Меня никогда не били, сам я тоже ни разу сильно не ушибался и был потрясен тем, как ужасно чувствуешь себя, когда что-то болит.

Из трясины ужаса меня вытащил звук открываемых ящиков, донесшийся из соседней спальни. Бен как ни в чем не бывало продолжал обыскивать дом. Кажется, он ударил меня, просто чтобы я не мешал ему выйти из комнаты и продолжить поиски. Я сидел на полу, обморочно прислонившись к косяку, и ждал, когда Бен одумается, бросится ко мне и поможет встать, но он продолжал шуршать во тьме.

– Эй, – растерянно засипел я, держа голову, будто она могла отвалиться в любой момент. – Эй. По… Помоги.

Наверное, он слышал меня, нас разделял всего лишь узкий коридор, но даже не обернулся. Я хотел поползти к нему, но только завалился набок. Упал я неудачно, на раненый висок, и от боли заплакал, барахтаясь на полу.

– По…моги, – выдавил я из последних сил, задыхаясь от шума и тяжести в голове. – Мне… мне больно.

Ответом было шуршание ткани: кажется, вор рылся в шкафу с одеждой. Мне казалось, что я кричу, но, наверное, крик был только в моей голове и не просачивался наружу. Все затихало, отдалялось, немели ноги и руки, даже невыносимая боль в голове притупилась и теперь казалась почти убаюкивающей.

И тогда я почувствовал покой. Глубокий и безмятежный, как в детстве, когда мама укладывала меня спать и я знал, что ничего плохого никогда не случится. Этот покой сомкнулся вокруг меня, как любящие руки. Потом настала тишина.

Через какое-то время все прояснилось. В буквальном смысле.

Я ощутил болезненно резкий свет. Про ад часто говорят, что там темно и жарко, а тут было ярко и холодно, и все же я с какой-то покорной обреченностью понял, что вряд ли нахожусь в обители праведных. Мне было страшно и одиноко, голова больше не болела, но ничего приятного в этом не было: я просто не чувствовал тела, словно оно превратилось в невесомую отмершую оболочку для моего страдающего духа, который так грубо вырвали из спокойного сна. Я попытался открыть глаза. Получилось не сразу, их будто слоем глины залепило.

Мне привиделся Бен, мой старший брат. Он выглядел куда хуже, чем в моих воспоминаниях: до синевы бледный, под глазами – круги, неизменное пенсне на носу покосилось. Я всхлипнул и потянулся к нему, но руки не двигались, что-то удерживало их на месте. «Что ты здесь делаешь? Неужели все-таки сжег свое жилище? – хотелось мне спросить. – Как я рад тебя видеть, не уходи! Обнимемся и будем сидеть рядом, пока папа не придет и не заберет нас отсюда». Но изо рта вырвался только слабый хрип.

Глаза Бена за стеклышками округлились.

– Я просто гений! – воскликнул он со своей вечной интонацией невыносимого умника. – Джонни, слышишь меня? Джонни!

– Не называй меня так, – сказал я.

Точнее, сказал я это у себя в голове. Наружу просочилось жалкое «Ннвааайк» и кашляющее шипение, которое меня самого перепугало. Но орать Бен все-таки прекратил и воодушевленно уставился на меня. И тут я с ужасом вспомнил последнее, что со мной произошло. Шаги в темноте, звук выдвигаемых ящиков.

– Ттты мня убл? – задал я самый главный вопрос. – Ты за эт в аду?

Бен удивленно замер, а потом расхохотался.

– Ох, Джонни. Мы не на том свете, болван ты этакий. Оглядись, я же вижу, глаза у тебя работают!

Я попытался повернуть голову. Все вокруг заливал яркий режущий свет, но за пределами освещенного круга угадывалась комната вполне человеческой архитектуры. Вряд ли на том свете все было бы так убого обставлено: некрашеные деревянные стены, в которые кое-где вбиты гвозди, на гвоздях – рыболовные сети и почему-то весло.

– Поразительно! – продолжал надрываться Бен. – Голова двигается, значит, мышцы шеи не порваны, несмотря на травму!

Меня захлестнуло облегчение – я жив. Помещение, конечно, не похоже на больницу, и это меня немного встревожило, но в целом какая разница? Я жив! Во рту было сухо, сердце билось очень странно: медленно, с натугой, как будто я глубоко под водой и оно вот-вот остановится. И все же, какое счастье! Мне захотелось заплакать, но почему-то не получилось. Желание рождалось в голове, а глаза на него не отзывались. Я отчаянно заморгал.

– Джонни, ты просто чудо, – завороженно продолжал Бен. – Моргание – сложная функция, но ты и ее сохранил! Я все, все запишу, но позже. Пока хочу просто насладиться триумфом, потому что главное чудо тут все-таки я. Гений века, дамы и господа!

Пока он бормотал, я осмотрелся получше. Никаких дам и господ вокруг не было, зато стало ясно, что в остром слепящем свете нет ничего потустороннего: мне прямо в лицо сиял фонарь.