Роман Суржиков - Стрела, монета, искра. Том III

Первая скорлупа треснула, Эрвин добил ее и выгрыз долгожданный орешек. Тот был меньше ногтя. Чтобы насытиться, понадобится несколько дюжин. Но Эрвин на время позабыл об усталости – его охватил азарт битвы, опьянил вкус вражеской крови. Каждый новый удар выходил точнее прежнего, все чаще и чаще скорлупа хрустела под его атаками. Хрусь! Хрусь! О, как сладостен этот звук! Сейчас Эрвин полностью понимал тех рыцарей, кто наивысшим наслаждением почитает кровавую битву. Этот головокружительный восторг, когда очередной орех трещит и лопается, сокрушенный ударом рукояти. Наверное, такое же чувство испытывают рыцари, пробивая мечом забрало врага!

Эрвин не остановился, пока не объел весь куст. Только три ореха спаслись паническим бегством, выскочив из миски. Все прочие пали жертвами разящей десницы северянина, оказав, впрочем, достойное сопротивление.

Едва битва окончилась, живот и веки сразу отяжелели. Нет, встревожился Эрвин, не спать. Нельзя! Хворь отступает, но еще очень опасна. Нужно обработать рану, лишь потом спать! Словно подтверждая его мысли, жжение в груди усилилось, спину пробрал озноб. Эрвин двинулся в путь. Добравшись до поляны змей-травы, он первым делом взвел арбалет. Долгая и непростая работа, однако нужная: мало ли какой зверь явится сюда. Потом срезал несколько пучков травы, не спеша перетер в миске, отжал сок, выбросил жмых. Проверил, чтобы арбалет лежал в удобной близости от правой руки. Промыл орджем кисточку и кинжал. Кажется, все. Эрвин истратил все возможные поводы для отсрочки. Пора переходить к пытке.

– Я выживу, – сказал Эрвин, и при первом же слове понял, что сегодня не сможет совершить процедуру.

Никакой ценой. Не из-за боли, а от беспредельной усталости. Она заполнила душу и лилась через край. Сила воли растворилась в море усталости без следа.

Эрвин ощупал рану и понял: опухоль спала настолько, что можно обойтись без кинжала, лишь пальцами и кистью. Это известие не помогло. Ядовитый сок сам по себе причиняет зверскую боль, а терпеть ее сил не осталось.

Полежу час-другой, сказал он себе. Орехи и сон немного восстановят силы. Наверное, станет легче… Смежил веки, прекрасно понимая, что совершает ошибку. Тут же нахлынула дремота, смывая остатки мыслей.

Невдалеке хрустнула ветка. Мгновенно проснувшись, Эрвин поднял голову и увидел серого зверя. Шагах в десяти стоял волк: ощеренная верхняя губа, шерсть дыбом вдоль загривка. Эрвин повернул арбалет, чтобы взять зверя на прицел, и тут понял, что это не волк, а собака. Крупная серая овчарка.

Эрвин даже знал ее имя.

Вдруг он рассмеялся. Прерывисто и хрипло, мучительно, со всею бесконечной силой усталости.

– Джемис Лиллидей!.. – сквозь смех прокашлял Эрвин. – Где вас носило? Что же не пришли неделей раньше? Вы безнадежно упустили первенство!

Бывший кайр Джемис вышел на поляну, остановился рядом с овчаркой. На лице воина слились в причудливую смесь потрясение, досада, растерянность. Эрвин продолжал хохотать.

– Предатель-механик, отряд искровой пехоты, гнилая кровь, яд змей-травы… Бедный Джемис! Вы – последний в очереди желающих меня убить! Как же вам, должно быть, обидно!

Джемис стремительно двинулся к лорду. Тот вскинул арбалет с неожиданной для самого себя прытью. Но воин прыгнул в сторону, уходя из-под прицела, рванулся вперед – и вот уже стоял над Эрвином, прижав арбалет ногою к земле.

– Осторожнее с этой штукой, милорд. Чего доброго, подстрелите меня, а одному вам не выжить.

Конец июня 1774 года от Сошествия Праматерей

Окрестности Лабелина, герцогство Южный Путь

На столе перед Хармоном находилась тарелка рисовой каши и пара лепешек. Имелась также ложка.

Не в силах поверить глазам, он протянул руку и потрогал. Взял комок риса, сунул в рот, проглотил. Настоящая каша. Еда!

Он набросился на пищу и, постанывая от мучительного удовольствия, в два счета проглотил все без остатка. Вылизал тарелку, словно собака; горестно оглядел пустую посуду. Желудок сводило от разочарования и неутоленного голода. Почему так мало? Сейчас он мог бы съесть целого кабана! Много позже Хармон порадовался, вспоминая этот день, что ему не дали ни кабана, ни хотя бы куриного бедрышка: ведь известно, что наесться мяса после долгого голода – это путь к мучительной и отвратной смерти. А в тот миг он лишь тосковал по еде, что исчезла так быстро, и пялился в тарелку осоловелым взглядом.

В комнате, где он находился, горел очаг. Тепло обволакивало узника, ласкало и убаюкивало. Резь в желудке притупилась, улеглась. Веки сомкнулись, и Хармон уснул – прямо так, сидя на стуле, с ложкой в руке.

Когда проснулся, он был в комнате не один. С ним находился человек: тучный, толстошеий, с обвислыми щеками и лукавыми глазенками. Он походил на пивовара или хозяина преуспевающей гостиницы. Человек не торопился говорить, ожидая, пока Хармон оклемается.

Голод вновь царапал желудок, но не так мучительно, словно давал узнику передышку. Мысли зашевелились в голове, исподволь набирая ход. Они вытащили меня из подземелья, пока я был без чувств, и принесли сюда. Усадили за стол, накормили. Значит, я для чего-то нужен! Они видят во мне какой-то смысл. Возможно, сохранят жизнь. Возможно, сумею убедить их, что буду полезен.

Хармон облизал губы и произнес:

– Как я могу называть вас, добрый господин?

– Так и зови, – сказал тучный. Почесал складки на шее. – Стало быть, ты свел знакомство с Молчаливым Джеком.

Хармон вздрогнул, поглядев на свой рукав, бурый от запекшейся крови покойника. Тюремщик ухмыльнулся.

– Знаешь, сколько времени ты провел с Джеком?

– Нет, добрый господин.

– Шесть дней.

– Всего шесть? – Глаза у Хармона полезли на лоб. Казалось, прошла вечность!

– Говорю тебе это, чтобы ты понимал скорость, с какой течет время в темнице. Прошло шесть дней. Как бы тебе понравился месяц? Или год?..

– Этого не может быть! – выдохнул Хармон. – За месяц человек умрет с голоду.

– Мы не пожалеем для тебя немного сухарей. Будешь иметь выбор: попытаться уморить себя голодом, или же перекусить жилы…

Узник исступленно затряс головой.

– Добрый господин, нет, не делайте этого! Я пригожусь вам.

– Докажи, что пригодишься.

Хармон собрался с мыслями и повел рассказ. Излагал старательно и последовательно, со всеми подробностями, какие смог припомнить. Начал с графского письма, полученного в Излучине, рассказал о путешествии к Дымной Дали, о ребенке, которого хотели бросить из-за мора. Ребенок не относился к делу, но Хармон не боялся перестараться. Дальше повел речь о путешествии кораблем и о приеме у графа. Упомянул все возможные мелочи: и «Голос Короны», что читали на борту, и дурную Джоакинову выходку, и даже «птицу с южной душою». Разговор с графом Шейландом он воспроизвел чуть ли не дословно. Человек, похожий на пивовара, почесывал шею и благосклонно кивал.