Шанжан Тряпье - Улицы Магдебурга

– Самди! – паче чаяний священник не рассердился, а рассмеялся, – У герра Херинга кончились спички и соль. Принеси.

Приказание было произнесено мягким предлагающим тоном, патер смеялся, но Самстаг не спешил двигаться с места и совсем не смотрел на смущенного Свена, готового от стыда сгореть без всяких спичек. Подумать только, он, взрослый платежеспособный мужчина, стоит в коридоре подъезда и ждет, когда католический священник заставит безработного подростка вынести ему милостыню!

– Тут так не принято, преподобный, – медленно произнес Самстаг.

– Святой отец, прошу вас, я схожу, не стоит вам…

Патер поднял руку и Свен осекся, замолчал.

– Ты в окно смотрел сегодня? – негромко спросил юношу патер, – Там, откуда я родом, не принято гнать человека в такую погоду на улицу за солью и спичками, когда это ему могут дать в соседней двери.

– Ты же идешь, – недовольно пробормотал тот.

– Но не за спичками, Самди.

– Но здесь так никто не делает, – так же медленно повторил блондин, точно так же, как и Свен, он не мог понять, в чем глубокий смысл маневра патера.

– Здесь – возможно, – тонкие морщинки начали собираться у темных глаз патера, голос потеплел, – А там, откуда ты родом?

Самстаг стоял на пороге ровно две секунды.

– Сейчас принесу! – далеким эхом раздалось уже из коридора.

Патер развернулся к Свену и искренне улыбнулся.

– Он добрый, – сказал он, – Только недогадливый.

– Не стоило право, святой отец, – Свен вытер вспотевший лоб ладонью, – Мне неловко.

– Ничего страшного, зато вы можете вернуться домой, в отличие от меня. Много бы я дал за такую возможность, но – служба…

В дверях снова возник сосед, в руках у него была упаковка спичек и солонка в виде черепа. Свен обратил внимание, что Самстаг взял их сверху, держа руки ладонями вниз, тогда как любой другой человек взял бы предметы сбоку или протянул на открытой ладони. Наверное, скрывает следы порезов на запястьях и инъекций на венах, подумал Свен, хотя на наркомана Самстаг уже не казался ему похожим. Может быть, он болен, вот патер и навещает его постоянно. Или они действительно родственники, уж больно неформально они обращаются друг к другу.

Но ему не нужно было идти в дождь! Ощущение неожиданного подарка захлестнуло его.

– Спасибо, – искренне поблагодарил он, принимая спички и соль.

– К вашим услугам, – Самстаг с явным облегчением засунул руки в карманы шортов и улыбнулся.

Патер взял его за плечо и поцеловал в лоб, развернулся. Дверь закрылась. Свен отпер свою дверь ключом, оставил на тумбочке спички и соль, а потом вышел снова. Патер ждал лифта.

– Снова вы? – он улыбнулся, – Почему вы не сказали, что вам еще нужно?

– Нет-нет, – пробормотал Свен, – Я почту проверить.

– Ах да, почта, – патер просиял и Свену почудилось, что он все знает про Джи и открытки из Стамбула, все-все, что от этого человека невозможно ничего утаить, словно ему святой дух шепчет в ухо.

На открытке был изображен галатасарайский мост, а на обороте нарисован кот, сидящий под зонтом, и фраза «Сегодня дождь».

– Что пишут? – походя спросил патер, – Все хорошо?

– Да, – пробормотал Свен, – Все хорошо.

Он оторвал глаза от открытки и проводил взглядом прямую фигуру патера, выходящего в дождь. Черный силуэт в проеме двери, окруженный жемчужным сиянием небесных вод. И вдруг Свен увидел.

Это не был зонт на ремешке. Это был меч.

В кондитерскую вошел мужчина, одетый поистине с итальянским шиком. Лукреция облокотилась о стойку. Смотреть на такого – отрада для глаз. Эти немцы с толком и одеться-то не умеют. Вот хотя бы ее муж, Ханс, хоть ростом и статью бог его не обидел, а ведь никакого изящества в нем и в молодости не наблюдалось, а уж теперь и подавно. Ни тебе элегантных светлых брюк, которые незнакомец носил с мастерской небрежностью, ни яркой рубашки с отвернутыми манжетами, ни пиджака, сидящего как влитой на широкой груди. Смуглый, наголо бритый, в темных очках, он в точности походил на итальянских мафиози, как немцы представляют их по фильмам. И грация, с которой он развернулся на каблуках, закрывая дверь, и картинный взмах руки, и то, как по широкой дуге он поворачивал голову, выбирая себе место в зале, все говорило, что этот человек артист, а не функция.

Он присел у окна, взглянул наружу через витрину, поставил локти на стол, открывая браслеты на крепких запястьях. Лукреция тайком вздохнула и снова принялась протирать стаканы. Такой красивый мужчина, разумеется, кого-то ждет. Она понадеялась увидеть рядом с ним красивую женщину, хотя раз за разом убеждалась в том, что и некрасивые девушки имеют точно тот же шанс с красивыми мужчинами, что и красотки.

Мужчина перелистал меню, чутье подсказало Лукреции, что пора ей подойти к нему. Она подхватила на поднос чашку и кофейник, взмахнула длинным подолом. Вдруг она почувствовала себя юной девушкой от одного присутствия этого человека.

– Buon giorno, signore 10 10 Добрый день, синьор (итал.) , – пропела она, метнув чашку перед ним и наливая кофе.

Красавец снял темные очки и глянул на нее веселыми и яркими глазами-вишнями, каких никогда не может быть ни у одного немца. Под этим взглядом Лукреция вдруг почувствовала, что ее кидает в жар.

– Palermitana 11 11 Палермитанка (итал.) ? – он откинулся на спинку стула.

Лукреция замерла с кофейником в руках. Годы, прожитые в Магдебурге, муж и дети, кондитерская и кофейник, все вдруг стало эфемерным, словно действительность отступила назад перед звуком морского прибоя и шумом рыночной площади родного Палермо. Она снова была молодой девушкой, и даже сын кондитера Беккера еще не появился в ее жизни и ее мир был наполнен вот такими мужчинами – яркими, шумными, веселыми.

Мужчина вскочил, подхватил кофейник и поставил на стол, поддержал Лукрецию за локоть.

– Italiano 12 12 Итальянец (итал.) ? – прошептала Лукреция, сжав его ладонь.

– No, signorina 13 13 Нет, синьорина (итал.) ! – он энергично мотнул головой.

Лукреция обмерла. Не может быть, чтобы этот человек с его лицом, с этими вишневыми глазами, человек, который узнал, откуда она, только по акценту, не был ее земляком. Он со значением приподнял бровь, улыбнулся, словно прожектором осветил.

– Napoletano 14 14 Неаполитанец (итал.) !

Секунду они смотрели друг другу в глаза и вдруг рассмеялись. Лукреция бросилась ему на шею, словно через годы обрела потерянного брата. Звонко хохоча, он обнял ее за талию и приподнял над полом. Она расцеловала его в обе щеки, и он поцеловал ее. Лукреция опустилась на стул спиной к залу, к стойке. Заговорили каждый на своем языке, схватились за руки. От него словно шла горячая волна, заставляющая все ее тело вибрировать, сердце колотиться, и говорить, говорить на родном наречии, которое плясало на языке раскаленным цветком и таяло невиданной конфетой.