Раф Гази - Великий Инквизитор и поколение Z. Утёк III. Проверь свой IQ

В ожидании конца света трудно занять себя чем-то полезным. Можно, конечно, например, провести акт, тот самый, который ведет иногда к продолжению рода. Хотя перед концом света, если честно, продолжать свой род – занятие совершенно бессмысленное и бесполезное.

Зато приятное.

Я даже поднялся с жесткой кушетки и стал пристально вглядываться в полумрак комнаты, надеясь в золотисто-желтом свете ядовитой луны увидеть отблеск звездной Венеры. Увы. Никаких соблазнительных силуэтов наподобие плодовитой Сикстинской мадонны, ни с ребенком на руках, ни без, я не заметил. Более того, я вообще никаких силуэтов не заметил. То есть, в комнате я находился один.

Из чего следовал неопровержимый вывод: задуманное совершить не удастся. Оставалось лишь через распахнутую форточку глазеть на луну, похожую на обглоданный алкашами сыр.

А что еще делать в ожидании конца света?..

Стоп!

Кажется, настало время признаться: никакого конца света на самом деле я не ожидал. Зачем же тогда написал об этом? Сейчас поясню.

Доподлинно известно, что современный читатель может осилить только три первых предложения любого художественного произведения. Да и то не всегда. А лишь в том случае, когда самое первое из них чем-то зацепит, удивит, поразит…

Вот почему я так необычно начал свой выдающийся роман: "Перед концом света трудно занять себя чем-то полезным". Тот, кто это прочтет, одолеет и весь первый абзац, то есть, все три предложения, заключенные в нем.

И этим мое авторское самолюбие будет полностью удовлетворено!

Ибо более трех предложений в книжках читают одни идиоты, а больше одного абзаца пишут одни графоманы. Если вы читаете эти строки, значит, вы идиот. С чем я вас и поздравляю! И себя, разумеется, тоже. Надеюсь, вы простили мне эту вынужденную ложь. Тем более, что в ней я сам чистосердечно признался. Зато в награду за терпение и верность (согласитесь, верность – это и есть идиотизм), я торжественно клянусь, что впредь буду вешать (извините, вещать) вам одни абсолютные истины.

В подтверждении чего заверяю, что факт любования мною обглоданной луны, и то обстоятельство, что луна в ту безысходную ночь действительно выглядела, как обглоданная, – чистейшая правда.

Правда, впрочем, и то, что в конце «Пролога» неполная, ущербная луна почти полностью скрылась за черным гребнем ночного уснувшего леса.

Лишь под самое утро мне удалось забыться тяжелым, свинцовым сном. Когда я с трудом разлепил глаза и взглянул в зарешеченное окно, то никакой луны на небе уже не было. Да и самого неба тоже, только лес и облака. Никогда прежде мне не приходилось наблюдать таких облаков. "Наверное, они приплыли из Абакана", почему-то подумал я. Облака были совершенно неподвижны, огромные белые глыбы нагло лезли прямо в окно, и лишь у их основания зеленела узкая полоска леса. Словно кто-то наложил в огромную чашку с зеленой каймой большие куски мороженного и предлагал мне это угощение.

Я вежливо отказался. Хотя, чего греха таить, люблю полакомиться сладеньким и вообще не дурак потрескать чего-нибудь вкусненькое, но сейчас никаких позывов к еде я не чувствовал. И это было странно.

Я лихорадочно стал соображать. Признаюсь, обычно это мне удается с трудом, соображать – не самая сильная особенность моего организма. Но куда деваться, иногда приходится думать. Обстоятельства вынуждают. После не свойственного мне умственного напряжения, удалось установить, что в данной комнате, смахивающей то ли на тюремную камеру, то ли на больничную палату, я провел уже несколько месяцев. Причем, провел в полном забытье и пришел в себя лишь минувшей ночью. Судя по всему, за окном было лето. А до того, как я сюда попал, улицы города были завалены сугробами…

Улицы города… Да, мне удалось вспомнить, что прежде я жил в большом городе-миллионнике, и за окном моей квартиры никакого леса не было. И окна там были без решеток…

Где я нахожусь? Кто, когда и зачем меня сюда заточил? От бесплодных дум начала болеть голова, и я переключил сознание на другие свои не менее важные органы.

Ощупывая внутренним взором сердце, легкие, печень, селезенку, желудок, я с удивлением обнаружил, что все они функционировали идеально, намного лучше, чем до того, как я здесь очутился. И даже позвоночник, который частенько доставлял мне хлопоты, стал мягким и гибким, как змея. Орган же, расположенный ниже живота, я исследовать поленился. Зачем! Судя по тому, как настойчиво минувшей ночью мне в пустой комнате мерещились всякие соблазнительные образы, он, этот орган, тоже пребывал в полной боевой готовности. Впрочем, я и раньше на него не жаловался.

Похоже, это все-таки была больница. Может, я попал в аварию, потерял сознание, и меня привезли сюда и основательно отремонтировали? Однако на теле не было никаких следов от травм, а возле прикроватной тумбочки – никакой медицинской аппаратуры. А если не больница, тогда что – тюрьма? Не зря же все окна забраны железными решетками. Словно боятся, что я приду в себя и сбегу. Нет, на камеру тоже не похоже. Я уже осмотрелся – комната была просторной и светлой, с туалетом и ванной, даже кой-какой мебелишкой обставлена.

За массивной, обшитой коричневой кожей дверью послышались чьи-то шаги, а вскоре – и скрежет ключа в замочной скважине. Ну вот, сейчас все узнаю.

В комнату вкатились два незнакомых мне существа. Один сухонький, лысый мужичок, похожий на швейцара. Квадратная челюсть другого выдавала в нем грузчика или телохранителя.

– Собирайтесь, господин Голо-Граф, вас ждут, – произнес швейцар бесстрастным голосом.

Я неуверенно стал озираться по сторонам в поисках загадочного голого графа, на всякий случай заглянул даже под кушетку. Но там тоже никакого графа не обнаружил, ни голого, ни одетого. Последнее усилие было избыточным, поскольку я еще ночью досконально обследовал свое новое место обитания и убедился, что в нем никого кроме меня не обитало. Швейцар молча следил за моими телодвижениями и терпеливо ждал, чем они закончатся. Телохранитель недовольно пыхтел, однако тоже молчал, видимо, он был не главным в этом тандеме.

– Извините, но никакого голого графа здесь нет, и никогда не было, – сообщил я своим гостям.

– Не голый граф, а Голо-Граф, – последовал ответ.

– Голо-Граф?

– Именно.

– А-а…

Наконец-то, я допер, что господин Голо-Граф – это я. Правда, меня так еще никто не называл. Хотя помню, после службы в армии, я захотел поступить на философский факультет МГУ, но нужна была характеристика из воинской части, и мне ее прислали с запиской сержанта-черпака, который почему-то назвал меня «Графом». Зачем он так написал? Непонятно. Он был младше меня призывом, то есть, еще только «черпаком», а я уже «дембелем», и он не знал, как ко мне обращаться. Вот и написал «Граф». И в этом был свой резон, потому что три буквы из четырех совпадали с моим именем. Я тогда еще подумал, "а граф-то голый".