Алексей Бородкин - Ахан для магистра

Синицын почувствовал, как его щёки покрывает густой румянец и что ему делается жарко, будто совершает он что-то постыдное. Лейтенант выдавил:

– Лукоморье.

– Ну наконец-то! – обрадовался небесный голос. – Вы справились, очаровашка! Давайте сделаем так: встретимся завтра у памятника Бунину в сквере. В десять часов вас устраивает?

Синицын согласился. Расставаясь, голос велел ему одеться неприметно и держать в руке газету – как пароль. Лейтенант пообещал.

Весь оставшийся день он гадал: пошутил ли над ним товарищ полковник и подсунул телефон сексуального извращенца или у ФСБ такая безупречная маскировка? Понять было невозможно, слишком мало данных.

На встречу явился загодя. Осмотрелся, занял удобную позицию: спина прикрыта, есть пути отступления и все входы-выходы простреливаются.

Через утренний сквер тянулись людские цепочки. «Как муравьи», – подумал Синицын. Когда «удерживать боевую позицию» надоело, он стал просто рассматривать прохожих, заглядывать им в лица. В результате вывел три категории граждан. «Опаздывающие» – эти люди бежали, уткнувшись себе в ноги, суетились и часто выглядели заспанными. «Мамаши» – согласно названию категории, это женщины возраста от младшего до среднего, не спешившие, но имеющие определённую цель. «Бездельники» – эти расстреливали время, глазели по сторонам, вертели головами. Детей и подростков Синицын не систематизировал.

Увлекшись, лейтенант не заметил, как к нему подошел человек.

– Здравствуйте. Чем вам помочь? – спросил незнакомец.

Синицын повернул голову и на мгновение опешил: перед ним стоял Юрка Щёголев. Юрка, друг детства с которым Синицын пять лет чалился в пионерском лагере. Юрка, которому он подбил оба глаза в отместку за выбитый зуб. И вместе с которым он ухаживали за Юлькой Свинцовой – первой красавицей школы и пионерского лагеря.

– Щёга? – глупо спросил Синицын.

– Синица! – ответил друг.

Они устроились в ближайшем дворе, на краю песочницы. Дворничиха ворчала и грозила метлой, но гнать не стала. Синицын хотел показать удостоверение, чтоб успокоить старушку – Юрка удержал: «Не нужно лишний раз светиться». Попросил рассказать суть дела. Лейтенант поведал всё что знал и о чём догадывался. Чистосердечно признался, что телефон ему дал товарищ полковник, и что у последнего есть интерес к этому делу. Явный интерес.

– Мерилов твой давно на карандаше, – сказал Юрка. – Нечист на руку. Схема примерно такая: заводят дело. По пустяковой статье, но без перспективы на раскрытие. Висяк, иными словами. Опечатывают квартиру и ждут появления родственников. Тем временем полковник готовит через «своего» нотариуса дарственную или документы на опеку. Естественно, на подставное лицо. Схема у него отработана до мелочей. Выжидает какое-то время, потом двойная перепродажа и – вуаля! Квартирка уплыла.

– Вот оно что, – протянул Синицын. – Понятно. Так мне что делать? Бросать расследование?

– Никак нет. Продолжай следствие. С твоим покойником дело нечисто, это однозначно.

– А как? Чего делать-то?

– Ищи в Игре. Проводи розыскные мероприятия, как и начал. – Юра посмотрел на часы, заторопился. – Послушай, мне сейчас некогда, да и информации у меня пока нет. Давай сделаем так: вечером, когда появишься в Игре, посмотри под камнем у телепорта. Я оставлю тебе инфо-таблетку. Положишь её под язык. Ещё оставлю «Слезу Феникса». Это добряк тебе от меня. На всякий случай.

Когда пожимали руки, Синицын спросил:

– А ты в игре кто? – Спросил и понял, что Юрка не ответит, не принято на такие вопросы отвечать. Но Юрка ответил:

– Служба виртуально-идеологического контроля. По званию – атлант.

Несмотря на грозное учреждение и таинственное слово «виртуально-идеологический», на ум лейтенанту пришел высокий грузный холодильник марки «Атлант». На лице лейтенанта отразилось недоумение, и Юрка прибавил:

– Это типа смотрящего.

– Как у зэков?

– Почти. Долго объяснять… давай потом… как-нибудь. – Юрка опять заспешил. – Станет туго – бросай слезу. Выдёргивай пробку и бросай. Главное подальше от себя и сразу падай на землю.

Остаток дня Синицын провёл в мучительном томлении. Ждал минуты, когда он наденет на голову визор и кликнет по заветной иконке. Будто в наказание явилась старая глуховатая старуха, и гнусавым голосом принялась рассказывать, как ей мешает громкоговоритель на улице. «Я живу на шестом этаже, – повторяла она в восьмой раз, – под окнами остановка автобусная, милок». «Это я понял! – кричал в ответ лейтенант. – Что дальше?» «На столбу транзистор», – бабка называла громкоговоритель транзистором и после каждого обращения прибавляла «милок». Первые полчаса Синицын пытался разобраться чего же хочет старушка, потом плюнул и успокоился, чертил в тетрадке квадратики и делал вид, что слушает. Вместо «милок» ему всё чаще слышалось «мелок», вспоминались парты, школа и выпускной вечер, на котором Синицын впервые поцеловался.

Под камнем лежал диск размером с пятак и маленький глиняный кувшинчик с красивой пробкой. Пробка напоминала купол православного храма – с витыми округлостями и острой макушкой. Очень хотелось выдернуть пробочку и понюхать содержимое, однако Сифиро понимал, что лучше этого не делать. Он спрятал кувшин глубоко в подсумок. Таблетка оказалась холодной на ощупь и металлической. Сифиро сунул её в рот с отвращением, ожидая почувствовать медную горечь, но ничего этого не произошло. Напротив, во рту послышалась мятная прохлада и слегка закружилась голова, будто весь мир прокрутился вокруг.

Из телепорта вышла Сара. Выглядела она неважно, хмурилась.

– Чего дуешься? – спросил Сифиро.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Я? – лейтенант удивился. – Нет.

– В Кленовой пустоши одного парня завалили, – Пальчиками Сара касалась рукояти ножа. Будто поигрывала. – Как раз перед твоим появлением, лейтенант Синицын. Нехорошее совпадение.

– Сара, ты чего? – опешил Сифиро. – Да тут каждый день кого-то валят. Пачками. Это ж виртуал!

– Старожилы говорят, что Лося конкретно завалили. В реале. Народец расползается из Кленовой пустоши. Боятся. Самые отмороженные уходят.

Сара смотрела вопросительно, Сифиро только пожал плечами.

– Или ты рассказываешь мне правду, или я разрываю наше соглашение и ухожу, – девушка была настроена решительно.

Настроение мигом испортилось, лейтенант подумал, что у баб есть особый дар – портить настроение в одну секунду. С тоской огляделся, и… лёгкое недоумение промелькнуло в голове: «Глупость какая-то. Бегают по пустыне, пуляются, играют. Взрослые люди как будто, а страдают хернёй». Вспомнилось ножевое, что случилось на днях во время его дежурства. Залитые кровью стены, белое лицо раненого, кухонный нож испачканный бурым. Как обычно, это была пьяная разборка. «Однако и тут жмур, – напомнил себе лейтенант, – самый настоящий». И стал рассказывать.