Артём Медичи - Каштановый пирог

Бледные, кремовые, едва ли не пахнущие мятой и лимоном, рассветные лучи солнца пронизали небосвод.

Город спал. Спал тем драгоценным сном, каждая крупинка которого стоит двух суток беспробудного храпа после изнуряющей работы и крепкой выпивки на дармовщинку. Сладко посвистывали носом казенные писари, и их свист странным образом напоминал скрип гусиных перьев. Грозно и тревожно сопели трактирщики, обнимая – кто подушку, кто жену, а те, чьи заведения пользовались спросом среди особого люда, – хороший тесак или крепкую палицу. Вздрагивали во сне – сладко вздрагивали! – торговцы первой в этом году кроп-сливой, дорогой, дороже любой пряности, но вот она во рту – и кошель сам раскрывается перед пронырой-торгашом… Пересчитав добычу, приложив примочки к синякам и ссадинам, хлопнув от расстройства рюмочку-другую, отправлялся в объятия всепрощающего сна ночной мотыль – воры, разбойники, «сверчки» – мелкая шушера, коей, однако, совершенно необходим покой и сон – не это ли роднит нас, почтенные господа?

Спали даже маги.

Во всяком случае, архимаг Утранта Дзендар совершенно точно почивал в этот миг в своей постели, и снилась ему абсолютная, несусветная чушь. Слабая улыбка появлялась на его лице, и он все глубже зарывался носом в подушку: слишком уж часто чародеям снятся всевозможные пророческие сны, от которых потом мурашки по коже и дикое желание одновременно убежать из города, перелистать всю библиотеку и вызвать для задушевного разговора дух давно почившего наставника. Именно эта непредставимая чушь – то, что надо колдуну для полноценного отдыха. Снится тебе жрец Четырех верхом на черепахе – вот и славно, и пусть дальше снится, а мы отдохнем, просто – отдохнем…

И одна-единственная часть населения в это славное утро не спала.

Надо сказать, эта самая часть дорого отдала бы за возможность рухнуть в сено на задворках ближайшей таверны еще пару часов назад – ведь обязанности городской стражи – а именно о ней идет речь – по ночам мелки, да хлопотны; столько их, не в обиду будь сказано Серой Башне, что к утру язык на плече, глаза за спиной, а душа на седьмом небе в пересчете на минус. Наскоро переписывая отчеты, регистрируя новеньких в «черном деле», карабкаясь на чердак за укрывшимся там карманником, доблестные стражи всячески костерили своих собратьев, коим на эту ночь досталась постовая служба у городских ворот.

Вот уж впрямь: злодеи, каких свет не видывал.

– Стоят себе, – уныло пробасил Кай Бирюк, опрокидывая второй стакан вишневки и поглядывая на распростертую на полу троицу грабителей. – Мне кулаки чесать, а они стоят… Хоть бы раз меня взяли в ночь на ворота! Я б им!..

И в этот миг дверь разгромленной таверны окончательно слетела с петель, представив ошарашенному хозяину и осоловевшему стражу-запаснику растрепанное существо мужского пола, юных лет и с дикими, выпученными, сверкающими ужасом глазами.

– Там…

– О! – радостно сказал Бирюк. – Да неуж?

– Там, – сглотнул юнец. – Там, у северных ворот… гроб.

И добавил, выдохнув, точно в омут падал:

– Некромант пришел.

Когда Кай Бирюк куда-нибудь спешил, Утрант переставал быть Утрантом. Заблаговременно убирались с дороги хмурые охломоны, прятались в карманы и рукава кистени и складни, деревья прятали бугры корней поглубже в мостовую, и даже выворотни-булыжники старались держаться подальше от уверенно хватающих землю сандалий. С самого детства будущий стражник умел передвигаться совершенно бесшумно, и когда на щуплого, словно сушеная вобла, паренька внезапно свалилась юность с мощными плечами, бездонным брюхом и сверкающими глазами красоток, – привычка никуда не делась, лишь заострился шаг, стал увереннее, тверже, и тело не шло, не бежало – летело между домов вспугнутой стрекозой, и прижимали уши собаки, ворчали старухи с корзинками, когда мимо них скользила бесшумная, почти невидимая тень.

И потому совершенно неудивительно, что Кай Бирюк одобрительно, с немалой долей уважения присвистнул, увидев, что происходит у северных ворот.

Умение длинно и мелодично свистеть тоже входило в число достоинств Бирюка.

Пять предметов жили своей загадочной жизнью у тяжелой, окованной сталью створки. «Пять пальцев», подумал Кай Бирюк, оскалившись в усмешке. Всего пять – а какая экспрессия, какой накал страстей! Пять? Эх, не хватит пальцев. Вон он, шестой. Сразу и не углядишь…

Первым предметом был гроб. Большой, черный, с серебристыми лентами, сей образец немоты и спокойствия парил в воздухе на расстоянии локтя от земли. Падать гробу явно не хотелось: видимо, лесные великаны, пошедшие на его древесину, вполне достаточно нападались под ударами топора. Пора, мол, и честь знать, как говаривал один знакомый Кая, нос которого претерпел значительные изменения при ударе о кулак Бирюка. Знакомый, надо сказать, и впрямь остепенился, женился, детишек завел… Ну, стало быть, и гроб не промах. Чем мы хуже? Все, баста. Не коснусь земли.

Вторым предметом являлась статуя. Обыкновенная статуя из белого камня – сотни и тысячи их. Ветер треплет полы белой мантии – и что ж? Ну, надели мантию на статую – она ж не перестанет от этого быть каменной… Вон, по камню на лице трещина прошла – знал Бирюк: не бывает таких трещин от бранного оружия…

Только по трещине и догадаешься: статуя – живая.

Три предмета – лишние. Не должно их тут быть. Скоро и не будет, если статуе надоест смеяться. А статуя смеется. Разве не смешно – рисовые колобки с копьями? Ухохотаться можно. Гляди, как катаются. У одного уже рис потек – это не статуя, это колобки друг о друга споткнулись.

Худо колобкам.

Плохо и больно.

Тот самый шестой предмет, чтоб его…

Трудно разглядеть в такой каше гибрский кинжал-мельницу. Два лезвия под углом, вроде заметнее некуда, ан – слезятся глаза, брызжут тени, звенит сталь, летит стружка с копейных древок, искры сыплют – побоище, да и только. Криков тоже хватает. На десятерых хватает. Вопят колобки, прыгают, злятся…

Недвижима статуя.

Мечет тени гибрская мельница.

Висит в воздухе гроб.

Все.

– Кхм, – подал голос Бирюк. Подумал, соразмерил свои возможности с царящим у ворот хаосом и повторил уже как надо: – Кхм!!

Порскнули с колокольни голуби. Забрехали собаки, почуяв глас вожака в пустыне одиночества. Вжалась в подворотню запоздалая тень – словно тьма съела кусочек реальности. Колобки раскатились в стороны, опираясь на копья (одно уже никуда не годно, заметил Бирюк с одобрением). Мельница зависла, покачиваясь на ладони статуи – острием вниз. Не остановилась, нет. Готовы продолжать еще очень, очень долго.

Мельнице тоже не хотелось падать.

– Кхм, – озадаченно повторил Бирюк. Ему вдруг пришло в голову, что именно сейчас он совершенно не знает, что делать. Враг? Вот он враг. Иди, бей. Успеешь? Может, и успеешь. В крайнем случае, мельница убивает быстро…