Анатолий Белкин - Повести Пушкина

Бенвенуто с трепетом в сердце вошёл во двор. Он, непревзойденный мастер, на равных говоривший с кардиналами, дерзивший влиятельным аристократам, драчун и храбрец, избалованный заказами и деньгами, затаив дыхание, приближался к жилищу Бога. Он находился в Риме уже сорок два дня, снял мастерскую на Тибре у Каменной пристани, где начал работать одну «вещицу» для благородной синьоры Полетти. Рисунок вышел отличным, воск для литья он купил самый лучший, но местная глина оказалась слишком зернистой, с примесями, она не подходила для тончайшего золотого литья, и её приходилось растирать и готовить. Он отправил письмо в Венецию своему другу Франческо, чтобы тот прислал ему корзину белой «венецианской земли», но то ли письмо затерялось, то ли Франческо уехал в Милан, но просьба его осталась тщетной, и это его раздражало и тормозило работу. Правда, за это время он сделал ещё один рисунок пряжки с двумя конями и всадниками, и такой хороший, что решился показать его Самому, с которым давно мечтал познакомиться, втайне надеясь, что тот уже знает его имя. Два дня назад подруга синьоры Полетти и жена Антония Ланди, Бьянка, зашла к нему в мастерскую и, увидев этот прекрасный рисунок, предлагала за него восемьсот золотых эскудо, но он нашёл в себе силы вежливо отказать ей. Сейчас этот рисунок, сделанный свинцовым карандашом с гризалью и белилами на добротной бумаге, был с ним. Он висел на плече, в планшете из двух палисандровых дощечек, скреплённых серебряным зажимом, в руках у него ничего не было.

Челлини благоговел перед этим местом и его хозяином. Пока Бенвенуто пересекал двор, он слышал непрерывный стук металла о камень и грубый отдающий болью в зубах звук абразивных кож, приглушенный занавесью из той же ткани, что сушилась у колодца. Звуки простые и обычные в этой части города, где среди откупщиков среднего достатка жили плотники, медники и каменотесы, вызывая уважение к каждодневному труду, правильности и непрерывности жизни. Тут безжалостное римское солнце наткнулось на случайное облачко и на минуту-другую решило отдохнуть. В этот момент стихли удары и в доме. Пару раз кто-то ещё скользнул киянкой по резцу, и всё стало очень тихо. Из тёмного проёма, отодвинув занавеску, вышел юноша в переднике, обсыпанном белой пылью, и в простых сандалиях. Бенвенуто хищным глазом художника отметил широкую грудь, мускулистые длинные руки и потные, красивого рисунка плечи. В правой руке он держал корзину, из которой торчало горлышко бутылки.

Тут случилось некоторое происшествие. Во двор с улицы завернул ослик, запряжённый в небольшую двухколесную тележку. У осла была белая морда, истоптанные неровные копыта, он был стар. Осёл уверенно дошел до середины двора и сам остановился напротив колодца, очевидно, что ему здесь всё было знакомо, и он отлично знал, что нужно делать. Рядом с повозкой, волоча по земле рваными туфлями, шёл почти чёрный человек в пестром пыльном халате, с серебряным кольцом в ухе и бамбуковой палкой в руке. Бенвенуто увидел узкий, не африканский разрез глаз, широкие скулы и толстые отечные щиколотки торговца. Что этот нищий – иностранец, видно было по повозке, по унылой, усталой походке и по изъеденному молью ослу. Последнее время таких типов в Риме стало полно, огромный город давал этим изгоям со всего света возможность стабильного нищенства, мелкой работы и относительную безопасность. Юноша в фартуке приветственно махнул рукой, и азиат стащил дерюгу, покрывавшую повозку. На ней стояли три плоские корзины для сбора оливок, наполненные яркой свежесорванной травой или листьями. Между корзин лежали аккуратно свернутые бухты канатов и толстых веревок. Молодой человек ещё раз махнул рукой, и азиат стал сгружать товар. Он снял корзины, поставил их на землю, затем сбросил на них верёвки. Пока он работал, осёл приподнял хвост и без всякого напряжения исторг из себя штук пять крупных клубней, упавших на землю, как детские мячики с песком. Юноша в переднике подошёл к торговцу, протянул ему несколько монет и что-то тихо сказал. Тот поклонился, легонько ткнул осла бамбуковой палкой, и ослик тронулся. Торговец исчез, оставив после себя связку веревок, пару корзин с зеленью и теплый запах свежего навоза.

В проёме дома появился пожилой мужчина с нестриженой седой головой, глубоко посаженными тёмными глазами и сломанным носом. Отодвинув в сторону занавес, он что-то крикнул в глубину дома. Бенвенуто Челлини стоял, как Лот, превращённый в соляной столп. Перед ним был сам божественный Микеланджело Буонаротти. Из глубины мастерской вышли ещё двое мужчин. Один из них нес жёлтую, как недозревшая тыква, головку дешёвого неаполитанского сыра и огромную, пахнущую миндалём рыжую буханку хлеба. Такой хлеб пекли в Риме, в Ватиканских пекарнях, и он не поступал в городскую продажу. Все четверо с достоинством сели на простую скамью, стоявшую в тени под навесом. Столом служила плоская плита мраморной глыбы, давно лежащая на этом месте, ушедшая в землю и посеревшая от времени и дождей. «Проходи к нам, благородный человек, – услышал Челлини глуховатый голос. – Выпей вина и расскажи, что заставило тебя стоять посреди двора под самым солнцем?» Ювелир не заставил обращаться к себе дважды.

Вино было молодым, кислым и самым дешёвым. На глиняных тарелках лежало несколько груш, яблоки и инжир. В центре стояла плошка с оливковым маслом, рядом с ней лежал кусок белой, как снег, сирийской соли. Шелуха от чеснока, крошки от ломанного руками хлеба, нарезанный толстыми ломтями мягкий сыр и простые кружки для вина сразу уничтожили условности. Солдатская простота обеда говорила о божественном пренебрежении мирским или о хозяйской скупости.

Челлини недолго думал об этом. Он высказал самое большое удовольствие от того, что видит великого Буонаротти, сел за стол, выпил вина и назвал себя. Люди за столом даже привстали при его имени и поклонились ему, потому что слышали о нём много лестного. А сам Буонаротти вслед за ними также сказал, что рад его видеть и просил быть без церемоний, взять сыр и вино и рассказать, что хочет. Бенвенуто сказал ему: «Пьетро Торриджани родом флорентиец, который бежал от гнева Лоренцо в Рим, говорил, что Буонаротти не сам обрабатывает мрамор, а что это делают за него специально обученные улитки. И что герцог Аркосский выгнал Торриджани за такие слова, а тот в гневе разбил уже готовую статую Мадонны. И я, человек бесхитростный и прямодушный, решил у тебя самого спросить, что это за улитки?».

Микеланджело опустил кружку с вином, медленно, по-крестьянски, тыльной стороной руки вытер губы и, обратившись к мужчине, сидевшему по правую руку, просто сказал: «Доменико, покажи любезному Бенвенуто нашу полировку». Доменико Чебрини, каменотёс из Перуджи, не переставая жевать хлеб с сыром, встал из-за стола и кивком головы пригласил гостя следовать за ним. Остальные молча продолжали трапезу.