Евгения Райнеш - Мга

В их распоряжение он великодушно предоставил обычный набор музыкантов – две гитары и синтезатор. В углу стояла прикрытая серым огромным чехлом ударная установка, но им не разрешалось её трогать. Это не огорчало, так как всё равно барабанщика они ещё не нашли.

Никита буркнул в спину Рая что-то неопределённое. Друг оглянулся и увидел оплывшую губу:

– Ого!

– Рыжий Эрик, – нехотя признался Званцев. – Они все тусовались там.

– Почему ты? – совершенно искренне удивился Рай.

– Не я. Гаевский, – ответил Кит, и друг всё сразу понял. – Я оказался случайной закуской. В общем, тоже неплохой. Почему нет? Хорошо учусь, вежлив, хожу в музыкальную школу, причём с удовольствием, а не потому, что заставляют. У меня есть мечта. Классическая жертва для банды Рыжего Эрика.

– Ты не сможешь сегодня петь, – Рай покачал головой. Никита поймал себя на том, что ему нравится смотреть на друга. Точёный подбородок, высокие скулы, чистый взгляд. Высок и грациозен. До него все время хотелось дотронуться. Рай казался сейчас таким же нереальным, как ночная девочка под фонарём. Но, в отличие от неё, он действительно был.

– И завтра не сможешь, – кажется, Рай по-своему истолковал его взгляд. Никита немного смутился.

– Всё равно нас никто здесь не будет слушать, – он обвёл рукой сонное пространство отдыхающего после ночного безумия кафе. – Или, на крайний случай, будешь петь ты.

– Ладно, проехали, – Рай улыбнулся. – У меня есть для тебя хорошая новость. Ирма вчера отдала мне первый текст. Понимаешь, Кит, это первый текст, написанный для нас!

– Это к какой композиции? – Кит обрадовался.

– К «Тайне», – довольно зажмурился Рай. – Она сказала, что её сразу зацепило.

«Тайна», действительно, была чем-то особенным. Кит написал её совсем недавно, недолго думая. Она просто свалилась на него откуда-то сверху, вся сразу от начала и до конца. Тревожная и щемящая мелодия, которая нарастала, чтобы в конце сорваться в неминуемую бездну. Но обрывалась, не дойдя до этой последней черты, откатывалась назад, балансировала между предчувствием и знанием.

Он развернул бумажный листок из тетради в клеточку. Ирма принципиально писала свои стихи только от руки и на каких-нибудь обрывках.

«Там, где тает ночь и наливается день

В светоносные дебри Гипериона

Из набухшего лона возможности параллель

Вновь родившимся братом взрывает мозги закона…»

– Чушь какая, – пробормотал он сам себе. – И как она представляет это в песне?

Но вслух ничего не сказал. Вид у Рая был довольный до невозможности, он явно пребывал в восторге от этого текста. А Никите совершенно не хотелось его расстраивать. По крайней мере, сегодня. Хватит и того, что он не сможет ещё несколько дней петь.

***

– Становится холодно, – сказала вечером мама. – Мешок с тёплыми вещами на антресолях. Я бы сама достала, но у меня приступ остеохондроза.

Её шея искривилась в неестественном положении, сейчас мама выглядела как настороженная птица, выглядывающая из густой заросли травы. Никита хотел спросить, чем может помочь, но она опередила.

– Ничего страшного, выпью таблетку, завтра пройдёт. Ты сам вытащи мешок, ладно? Там шерстяные шарфы, осенние шапки и перчатки.

Табурет качался, и Никита подумал, что нужно укрепить его ножки. К мешку с тёплыми вещами откуда-то из темных недр антресолей прицепился кусок ленты от скотча. Её продолжение тянулось в долгий и неизвестный мрак шкафа. Никита не видел, что он там держал, но вслед за нужным ему мешком тащилось что-то тяжёлое и громоздкое. Он дёрнул сильнее, и на него свалился и мешок, и большая картонная коробка, которая вылетела следом. Все вместе они в мгновение ока оказались на полу. Коробка накренилась, от старости скотч, державший крышку, отошёл. Он потерял свою липкость и уже не сдерживал вываливающееся из коробки содержимое. На пол сыпалась какая-то старая одежда, на ногу больно вывалился детский паровозик, а сверх всего доисторический, пыльный фотоальбом хлопнулся из коробки на пол. По полу разлетелись какие-то фотоснимки.

Кит нагнулся, чтобы собрать их, и замер над первой же, что оказалась у него в руках. Потому что увидел на ней незнакомого самого себя. Он и не он. Лицо – его, то, что видел каждое утро в зеркале, когда чистил зубы. Но этот парень с лицом Никиты смеялся в камеру – весело, задорно, немного хулигански, но все равно очень мило. Званцев не смеялся так. Никогда. Одежда на человеке с лицом Кита выдавала моду двадцатилетней давности, что-то неуловимо подчёркивало в ней прошедшее время. Джинсы смотрелись слегка мешковатыми, у футболки на пару сантиметров от обычного спущена линия плеча.

И ещё. Никита на этом фото обнимал за плечи – легко и свободно – каких-то совершенно незнакомых пацанов. Они стояли втроём на углу дома, которого Кит ни разу в жизни не видел.

Никита схватил ещё одно фото с пола, случайное, какое попалось под руку. На снимке тот же мальчишка – с его лицом – только немного помладше. Но всё равно узнаваемый. Он (или не он?) театрально супил брови, повернувшись в пол-оборота на велосипеде, чуть притормаживал одной ногой в раздолбанной кроссовке по земле. У него явно горели какие-то дела, мальчишка весь – стремление, порыв, скорость. Даже педаль, кажется, ещё проворачивается вхолостую, а тут кто-то окликнул его, остановил, и лицо хмурилось негодующее, но такое…живое и настоящее. Кит схватил ещё одно фото – размытое, неудачное, кто-то снимал в школе из-под парты, как он (или не он?) спал прямо в классе, явно на последнем ряду, упёршись головой в совершенно незнакомый рюкзак, он точно помнит – никогда не было у него такого рюкзака, и парты такой не случалось в его жизни.

Никита судорожно хватал рассыпавшиеся по полу карточки, с жадным ужасом всматриваясь в его неизвестную ему жизнь.

Он вдруг понял: в семье нет его детских фотографий. Ни одной. Фотолетопись начиналась с того момента, когда ему купили телефон, и он сам начал делать селфи. Никаких счастливых родителей на пороге роддома, ни первых шагов смешного карапуза, ни совместного отдыха за городом. Ничего. Оказывается, он никогда не видел себя маленьким. Раньше не задумывался над этим. Нет и нет.

И только теперь с каким-то странным смешанным чувством смотрел на эти старые карточки, ещё напечатанные на фотобумаге. Мама с карапузом в джинсовом комбинезончике, штанины подвёрнуты, явно покупался на вырост. Она молодая и красивая, Никита такую никогда и не знал, смеётся в камеру, прямо хохочет – заливается. И трёхлетний малыш с глазами Никиты хохочет и показывает пальцем на кого, кто их снимает сейчас. Им вместе хорошо. Никита не помнит, чтобы мама когда-нибудь так обнимала его. Нежно, оберегающе, готовая отдать жизнь за каждую минуту этого смеха. Кит пытался вспомнить эти моменты, но их не обнаружилось ни в памяти, ни в сердце.