Марина Викторова - Ренди. Жизнь вне времени

– Джерри, – голос Владимира Петровича стал мягче, – пойми, есть трудовое законодательство…

–… в котором на самом деле соблюден баланс интересов работника и работодателя, – не унимался я. – Но все боятся «испачкаться», увольняя мать-одиночку. Поэтому, раз мы теперь занимаемся благотворительностью, еще логично выписать ей премию.

– Я с ним согласна, – присоединилась к моему сарказму Инга.

– Что вы предлагаете? – поинтересовался Владимир Петрович.

– Внимательно перечитать Трудовой кодекс Российской Федерации, – сообщил я.

– Вот ты этим и займешься, – последовал ответ директора, – а Инга тебе поможет.

– Хорошо, – согласился я, – только, если у кого-то из присутствующих есть возражения, говорите сейчас, а не обзывайте меня бессердечной сволочью в кулуарах. Есть желающие оплачивать хамское поведение Вероники из-за ее трех несчастных ребятишек?

Все промолчали, а я продолжил свою мысль:

– Предупреждаю, увольнение по статье – процедура жесткая. В случае если кто-то из вас возьмется помогать Веронике в приступе жалости компенсация ей будет выплачена за счет сердобольного сотрудника или сотрудницы.

На этом мы разошлись.

– Джерри, – остановила меня в коридоре Нина Федоровна. – С чего ты вдруг решил этим заняться? Ты же не любишь конфликты.

– С того, что я сам когда-то был на месте Полины, а еще не хочу, чтобы уходил Эдик, такого сисадмина за такую зарплату мы больше не найдем.

– Ой, не знаю, – засомневалась бухгалтер, – травить Веронику тоже как-то…

– Не травить, а призвать к порядку, – обнадежил я.

Ночью я долго не спал. Боевой кураж улетучился в тот момент, как я переступил порог нашего офиса в конце рабочего дня. «Во что я впутался? Зачем? Жил же себе спокойно» – такие мысли роились у меня в голове перед сном. Так проявлялась свойственная мне откатная волна: после каждого более-менее значимого решения мое настроение некоторое время напоминало кардиограмму – за несколько минут я мог почувствовать себя королем, шутом, мудрецом, дураком, богатырем, слабаком, образцом добродетели, злым сухарем, а потом вернуться к нормальному состоянию и снова стать Джерри Веревкиным, благо подобный шторм длился недолго.

Проснувшись утром, я почувствовал прилив сил и готовность к борьбе. Лишь немного меня раздражал тот факт, что Ренди не пришел благословить меня на войну. «Появится, когда будет мне нужен , – решил я. – Раз не пришел, значит, я в состоянии справиться самостоятельно» . В тот день я вовремя вышел из дому и прибыл на работу на полчаса раньше обычного. Все утро я изучал Трудовой кодекс и юридические сайты с описанием подобных случаев.

Примерно в одиннадцать утра соблаговолившая прийти на работу Вероника здорово сорвалась на Полину из-за того, что девочка отказалась проверять ее материал в срочном порядке. На шум прибежали я, Инга и фотограф Боря. Втроем мы объяснили штатной ведьме, что ее задания срочными не являются. После коллективного ликбеза Вероника от Полины отстала, а все сомнения относительно правильности моего решения были окончательно развеяны. К двум часам дня у меня уже был четкий план действий, о чем я поспешил сообщить Владимиру Петровичу.

– Джерри, поясни еще раз, ты предлагаешь снизить количество работы для Вероники? Я не ослышался?! – удивился директор.

– Согласно трудовому законодательству работодатель может в одностороннем порядке снизить сотруднику зарплату, но должен обязательно аргументировать такой шаг. Снижение объема работы, на мой взгляд, уважительная причина. Если сотрудник откажется принять новые условия, его можно уволить, и никаких оговорок по поводу особого статуса матери-одиночки в данном случае нет.

– Мысль! – одобрил Владимир Петрович. – Слушай, Веревкин, тут такое дело, Эдику, нашему IT-гуру, предложили работу в крупном холдинге. Можешь с ним поговорить, чтобы не уходил?

– Конечно! – обрадовался я.

– Если уговоришь его остаться, по гроб жизни буду обязан, а пока позови ко мне Веронику. Думаю, самое время сократить колонку советов.

– Будет сделано, – кивнул я.

Скандал в тот день был что надо: Вероника, узнав о снижении зарплаты, кричала так, что слышали пингвины в Антарктиде, призывая на голову Владимира Петровича все казни египетские. Что до меня, то после разговора с директором я сразу отправился к Эдику. Заметив меня, он моментально бросил играть в очередную стрелялку и спросил, что у меня сломалось. Я в ответ похвалил его достижения в игре и пригласил выпить чаю. Мы договорились очень быстро. Как я и предсказывал, Эдику было важно лояльное отношение к его имиджу и увлечениям; он понимал, что в больших корпорациях такое поведение не приветствуется, а у нас ему позволяли (при отсутствии проблем) приходить в три часа дня и уходить в четыре утра. В общем, Эдик согласился остаться при условии, что ему немного повысят зарплату.

Полину также оставили в штате, о чем ни разу не пожалели. Что до Вероники, то после своего увольнения она доставила немало проблем охранникам, отказавшимся пускать ее в здание. Следующим этапом, конечно, стало ее обращение в суд. Многие люди вынуждены ждать рассмотрения своего дела годами из-за перегрузки судов, но заседание по иску Вероники назначили через два месяца после ее скандального ухода. Как этой женщине удалось добиться столь быстрого рассмотрения, история умалчивает. Вообще, я уверен, что если бы Вероника тратила меньше энергии на отстаивание прав и больше на работу, то стала бы миллионершей.

Выступать в роли ответчика со стороны газеты выбрали меня (по доверенности), поэтому вместо фотошопа и сочинения статей, мне пришлось корпеть над трудовым правом и судебным делопроизводством. Новые обязанности занимали время, но развлекаться не мешали, особенно когда приходил Ренди. Обычно начало настоящей осени, когда солнечные дни уступают место дождливым, температура опускается, а с деревьев опадают золотые листья, становилось для меня тяжелым временем; я чувствовал, как все идет на спад, жизнь замирает, и мой собственный организм тоже начинал засыпать: активность снижалась, я быстро уставал, часто портилось настроение. Обратный процесс начинался весной: когда появлялись первые проталины в снегу, я всеми фибрами души ощущал подъем. Можно сказать, что конец октября и ноябрь были для меня своего рода перестройкой на зимний режим, а март – на летний.

Тот год не стал исключением из привычных биоритмов, но благодаря Ренди прошел намного легче. Картинг и верховую езду сменили более спокойные, но не менее интересные развлечения; я заново открыл для себя Москву, и то, что в школе вызывало только зевоту, теперь восхищало и поражало. Например, когда мы пошли в Третьяковскую галерею, Ренди задал мне шокирующий вопрос: «Какую из картин ты повесишь у себя в кабинете?» Задумавшись, я больше двух часов ходил по залам, всматриваясь в представленные там шедевры живописи. Мне не нужно было запоминать годы жизни художников и заумные фразы вроде «игра света и тени» для сочинения, я был свободен в своем восприятии и мог смело критиковать. Так картина «Явление Христа народу» оказалась слишком большой для моего кабинета, полотна Врубеля – слишком мрачными, произведения Малевича – чересчур простыми. За право висеть в моем кабинете соревновались «Золотая осень» Левитана и «Черное море» Айвазовского. После нескольких пробежек от одной картины к другой победило «Черное море», так как его непостоянство лучше описывало мои непростые отношения с карьерно-материальным миром, чем яркие краски «Золотой осени». На выходе из музея Ренди купил репродукцию «Черного моря» и вручил ее мне со словами: