Вероника Кунгурцева - Девушка с веслом

Алебастровая девушка, за весло которой ухватился Кулаков, притягивала солнце; его разморило, кажется, он заснул. Ему привиделся дом Анны, обитый поперечными старенькими досками в облупившейся зеленой краске, асимметричный из-за позднейших надстроек, с крышей набекрень; позади дома ветвился на разные лады небольшой сад, в котором любили возиться его дети. Кулаков сидит на скамейке с бетонными лепными боковинами (скамью, некогда стоявшую в парке Ривьера, притащил со свалки тесть), сжатый с двух сторон кустами гортензии, раздувшимися от напряжения жизни шарообразных сиреневых соцветий; из одного крестообразного цветика вылез бойкий жучок-солдатик с двумя нашивками на крылышках-погонах, переполз на плечо Кулакова, побежал атаковать ладонь – и был пойман. Над его головой раскинули сеть два дерева хурмы, листья уже облетели и устилают землю сезонным ковром, а на голых сучьях висят налитые неукротимым марсианским огнем плоды. Сашка, еще дошкольник, – во рту недостает двух верхних репяных зубков – катит хаки-грузовик с кузовом, наполненным подгнившим фундуком, машинка буксует среди дыбом встающих листьев, сын что-то говорит, но отсюда не слыхать. «Саша, Саша, что?» – силится понять Кулаков. Сын, оттопырив нижнюю губу, принимается старательно изображать шум буксующего автомобиля. Вдруг из-за кустов фундука – дальше там глухой поперечный забор – выходит бабушка, давно похороненная, никогда в этом месте не бывавшая, с черной дерматиновой сумкой в руке, две молочные бутылки с серебристыми нашлепками выглядывают из сумки – «молния» не до конца застегнута. «Эх, Володя, Володя, – говорит бабушка, качая головой, – так и не сделал ты мне хорошую челюсть! Вот на кого теперь бабушка твоя похожа? Обезьяна обезьяной, вишь, какую челюсть-то сделали, руки бы им поотрывать за такую работу». Бабушке незадолго до смерти и впрямь сделали неудобный вставной протез с пластмассовыми белыми зубами и кукольно-розовыми деснами; когда она совала зубастую игрушку в рот, лицо ее пугающе менялось: она превращалась в бабушку неандертальца. Кулаков после школы пошел в медицинский, учился на стоматолога, но, протянув два года, бросил институт и поступил в МГУ, на отделение классической филологии; мать до сих пор ему пеняла, дескать, был бы ты протезистом, как бы мы сейчас жили! Зубы-то у людей болят что при социализме, что при капитализме.

Вдруг до Кулакова доносится шип вроде змеиного, он вглядывается в траву – ничего, вскидывает голову – и видит стальную кобру в синем, без единого облачка небе. Он вскакивает: строительный кран высится за забором, а на конце поворотной стрелы, на подвеске, зацепленный на концах тросами, завис над садом, над головами его родных, – рельс. И кран вот-вот бухнет стальной минус на Сашку и бабушку, а они ничегошеньки не замечают. Кулаков хочет бежать, чтоб подхватить сына, унести прочь, – и не может: ноги приросли к земле. Тут раздается звонок: бабушка сует руку в карман черной плюшевой жакетки, достает мобильник и в недоумении его разглядывает – она умерла до появления сотовой связи.

…Кулаков очухался: он сидел на земле – видать, сполз во сне, – спиной прислонившись к постаменту девушки с веслом, а телефон и впрямь надрывался. Это была не Анька – звонила мать.

– Да, мама…

– Володенька, они опять приехали! Я не хотела тебя беспокоить, но это уже пятая машина, вот послушай, какой шум, – Кулаков и вправду уловил далекий гул. – Володя, что делать? Возят бетон… Экскаватор ходит за окном и своим ковшом потряхивает, бьет-бьет, чтоб бетон до капельки вылился. Такой грохот, Володя, такой страшный грохот! Бедная моя головушка… Все стекла дребезжат, и боюсь, трещина в доме появится. Стены-то какие – в полкирпича. Они говорят, что сделали документы, разве это возможно, Володя? Как же мы будем жить?!

– Ничего, мама, как-нибудь, ничего, – хриплым со сна голосом бормотал Кулаков. – Еще не все потеряно. Я попрошу ребят из «Новостей» снять сюжет, но только не сегодня, ты же знаешь… этот фестиваль. А потом опять напишем: и в прокуратуру, и в администрацию, и президенту… Кому ты хочешь, чтобы я написал?! Я напишу! И они тут же, по моему слову, снесут все хамовы махины в округе и развоплотят сволочей-застройщиков…

– Хорошо, хорошо, Володя, я же понимаю: кинофестиваль… Не сердись только!..

У Кулакова опустились руки: только этого не хватало! Если с железной дорогой, которая пройдет по костям хижины, где жила его бывшая жена, где родились его дети, он ничего не мог поделать, то с многоэтажкой, выраставшей за забором материнского дома, он пытался бороться и даже, идиот, думал, что положил ее на обе лопатки.

Сбежав от Анны, живущей в центре курорта, он вернулся домой: поселок Прогресс привольно развалился в долине, с двух сторон сжатой волнистыми рамками гор. А ведь в горах, пожалуй, можно прожить и на подножном корму, мелькнула вороватая мыслишка: каштаны, лакированные орешки чинарики с лезвийными гранями, грибы «оленьи рожки», похожие на готические церковки эльфов, груша-дичка с вяжущей шоколадной мякотью, шиповник, кизил, боярышник, сассапарель (из весенних побегов этой колючей лианы мать делает салаты, маринует, жарит с яйцом и луком) – да мало ли что растет, летает и бегает в горах!

Нагорный переулок, где жили Кулаковы, лепился вплотную к западному отрогу и напоминал аппендикс, до которого никому нет дела; но пять лет назад к аппендиксу подвели газопровод, в прошлом году узкую каменистую дорогу покрыл бетон. Эту провокационную бетонку вымолила-выходила активистка-общественница, боевая старушка, свидетельница Иеговы Людмила Климентьевна Жилкина, закадычная подруга Антонины Петровны. И на аппендикс тут же положил глаз слоноподобный застройщик Руслан Черноусов с компанией иногородних приятелей. Следом за домом Кулаковых в аппендиксе стояла хибара пьянчужки Севы Белоконева; однажды ночью, когда Сева с товарищем понуро отмечали 23 февраля, начался пожар: квелый домик сгорел, сгорел и Сева, и товарищ, и сидящий на цепи пес Валет, спасся только разбойный кот Баюн – кавалер кошки Вереды. Пожарная команда, подоспевшая аккурат к пепелищу, утверждала, что причина пожара – брошенный пьяницами-горюнами окурок. Соседи же поговаривали о поджоге. Севина дочь-наследница тотчас примчалась из Губернии, продала пятнадцать соток Руслану Черноусову – и под окнами кулаковского дома вырыли котлован во всю величину соседнего участка. К этому времени в долине имелся полный комплект наркотических труб, на которые легко было подсадить жаждущее удобств население.

После череды писем в прокуратуру и администрацию обнаружилось, что застройщики Черноусовы собираются возводить пятиэтажное здание, не имея никаких документов, и стройка замерла. И вот теперь мать говорит, что у них появились нужные бумаги… Документов быть не могло – Кулаков выяснил: на земле, которая значилась как «личное подсобное хозяйство», доходный дом нельзя было строить ни при каких условиях, но бумаги появились! Значит, их просто купили! Новый виток борьбы… «Боже! Уйти в лес – и вырыть землянку, там его никто не достанет!» – мелькнула упоительная мысль…