Юлия Трегубова - Тёмный

Но одно Герман решил точно – надо выяснить, что там произошло. И что с Мариной? Он не стал дожидаться, когда с ним свяжутся. Сам обзвонил все больницы, но безуспешно. Такой пациентки не поступало. Где она – он не знал. И эта неизвестность сводила с ума. Сегодня же, сразу после работы, он отправится туда, в дом Константина. В полиции, понятное дело, ничего не скажут. А вот соседи… Соседи могут многое знать.

Рассекая широкими шагами вузовский коридор, Герман не сразу заметил странное скопление людей у дверей заведующего кафедрой. Уже на подходе к методкабинету до него долетели обрывки фраз: «… мы не позволим… кто защитит наших детей?…» Посетители на студентов не походили. Ни трепетной надежды заполучить заветную подпись в зачетку, ни молодого озорства – «авось пронесет». Нечто иное читалось в глазах – страх, негодование, готовность тут же вцепиться кому-нибудь в волосы и затребовать справедливости. Вот только о какой справедливости идет речь, Герман понять не мог.

Скрывшись за дверью кабинета, он торопливо стягивал плащ. Аспирантка Олечка уставила на него взволнованные глазки. Слова приветствия застыли на ее языке, так и не успев вылететь.

– Оль, добрый день! Уже началось заседание? Опоздал?

– Д-да, – неуверенно выговорила девушка.

– Ну я тогда побежал. А что там за народ столпился?

Олечка, моргнув пару раз, с извиняющимся видом проговорила:

– Так это… родители возмущаются. Отстранения от работы требуют.

– Чьего отстранения? – не понял Герман.

– Кхм… вашего, – тихо ответила Олечка и покраснела.

Герман застыл в недоумении. Его глаза словно приклеились к смутившемуся Олечкиному личику, пытаясь найти на нем ответ, подсказку, хоть какое-то объяснение столь абсурдной ситуации.

– А я-то при чем? В каком смысле-то? – выронил Герман.

Олечка пожала плечами и лишь добавила:

– Вам лучше на заседание… научного совета, – выговорила она, выдержав паузу, – внепланово собрали, Герман Петрович… там объяснят все. Я ничего не знаю, не знаю, понимаете? – Голос ее дрожал, а по щекам растекался нездоровый румянец. Казалось, еще чуть-чуть, и слезы хлынут из покрасневших глаз.

Заседание, как и всегда, проходило в зале научного совета. Но сегодня, в отличие от остальных рабочих дней, когда голос ректора или завкафедрой прорывался сквозь хрупкую преграду в виде шпонированной двери, в воздухе парила застывшая тишина. Герману даже показалось, что он с перепугу спутал аудитории, но, тихонечко приоткрыв дверь и заглянув, он увидел почти весь преподавательский состав с желто-зелеными лицами. Словно восковые фигуры аккуратно рассажены по местам, причесаны и приодеты – коллеги сидели без движений, без эмоций, с желейно подрагивающим стыдом в глазах. И зам ректора по организационной работе тут же. «Странно, – промелькнуло в голове у Германа, – он-то здесь зачем?»

– А… Герман Петрович, проходите, – с нарочито подчеркнутой дружелюбностью встретил его Степан Федорович: – Мы как раз обсуждаем… кхм… ваш вопрос.

– Мой вопрос? – удивился Герман. – По-моему, я не готовил никаких вопросов к этой встрече…

– Да-да, это я так, образно. Но дело деликатное… Вас касается, так что присаживайтесь, присаживайтесь.

Тут же просторная и светлая аудитория сузилась до пыльной каморки с поблескивающей, как брюшко навозной мухи, макушкой заведующего кафедрой. Да и голос у него сегодня жужжал не хуже той самой мухи.

– Как вы уже знаете, уважаемые коллеги, – продолжил вещать завкафедрой, – у нас сейчас идет следствие. Это неприятнейшее происшествие сильно омрачило нашу работу. Но худшее впереди. Нам грозит внутренняя проверка. Плюс, как вы знаете, недовольство родителей.

Слушатели закивали, заохали, по аудитории пронеслась волна вздохов и оживления.

– Многих вызвали, а кого-то уже и допросили – все это неприятно. Но мы должны приложить все усилия, чтобы сохранить добрую репутацию нашего учебного заведения. Вы со мной согласны?

Короткие и неуверенные «да-да» донеслись до его слуха, и оратор снова продолжил:

– Поэтому мы должны показать всем – и родителям, и студентам, и следственным органам – наше неравнодушие. Как вы знаете, родители считают, что дипломный руководитель Олега недосмотрел, а может, и… Ну все это домыслы, – и Проскуров покосился на Германа.

Повисла тишина. Казалось, все даже дыхание задержали.

– Что же, вы все считаете, что я в чем-то виноват? – громко спросил Герман, встав со своего места и осматривая присутствующих.

Коллеги, еще вчера добрые приятели, сидели тихо, прятали взгляд, потупив головы.

– Но ведь это чушь какая-то! Бессмыслица! – Герман пытался сохранить самообладание, но абсурдность ситуации поражала его, выбивала опору, словно табуретку из-под ног висельника. – Вы же знаете и меня, и Олега. Как мог повлиять на его решение уйти из жизни обычный учебный процесс? Да у нас и проблем-то не было – он все успевал.

– Ну, Герман Петрович, успокойтесь. Мы все понимаем, – пропел Проскуров, – но следствие есть следствие. Там все сценарии рассматриваются. Думаю, скоро все выяснится, а пока, дабы не раздражать и не волновать бедных родителей, думаю… вам не стоит пока работать.

– Вы меня отстраняете?

– Да. На время расследования и проверки. – Проскуров сложил покорно ручки перед собой на животе, отчего выглядел, как хорек, с такими же мелкими глазками. – Шумиха нам ни к чему, сами понимаете. Я бы на вашем месте написал по собственному… Зачем вам нужно это отстранение, ожидание? А так, по собственному, – тихо, мирно, на карьеру не повлияет. Да и работу, может, быстрее найдете.

– Мы готовы выплатить вам двойной оклад в качестве компенсации, – добавил зам ректора с учтивым видом.

От приторно-заискивающего тона начальника Германа замутило. Захотелось плюнуть в лицо и выйти, хлопнув дверью. Но Герман считал себя слишком хорошо воспитанным, а может, просто нерешительным и мягкотелым… Поэтому он встал, бросил короткую фразу: «Увольняться я не собираюсь», – и вышел из аудитории.

Он не чувствовал ног, машинально, как заведенный робот, шагал по коридорам когда-то родного университета, а сейчас стены смеялись над ним, улюлюкали вслед, присвистывали. Невидимая метла выперла его вон, как какой-то завалявшийся мусор. Столько лет отдано этому университету! Столько души вложено в учеников! И что же? Он опасен, словно прокаженный. Вся годами выстроенная, умеренная и упорядоченная, как часовой механизм, жизнь дала сбой. За какие-то считаные дни он все потерял. Как такое может быть? Как такое вообще могло случиться именно с ним?

– Герман Петрович? Ге-ерман Петро-ович! – вдруг прорезался в его сознание чей-то голос.

Герман остановился и бессмысленным взглядом уперся в статную фигуру молодого человека.