Виктория Шваб - Зло

– Мы можем умереть, – сказал Эли.

– Этот риск есть у всех живых.

Эли взъерошил себе волосы. Он был выбит из колеи, растерян. Виктору приятно было видеть его таким.

– Это же просто теория!

– Эли, все, что ты делаешь, не предназначено быть теорией. Я это в тебе вижу. – Виктор ужасно возгордился тем, что удалось с первой попытки облечь это наблюдение в слова – при его-то уровне опьянения! Тем не менее ему следовало прекратить говорить. Он не любил показывать другим, насколько внимательно наблюдает за ними, подражает им и копирует их. – Я это вижу, – завершил он негромко.

– По-моему, тебе хватит.

Виктор уставился в янтарную жидкость.

Моменты, которые определяют нашу жизнь, не всегда ясно видны. Они не всегда предупреждают «КРАЙ», и в девяносто девяти процентах случаев там нет ограждающего каната, под который надо поднырнуть, нет черты, которую надо пересечь, нет подписанного кровью договора или официального письма на красивом бланке. Они не всегда растягиваются, переполненные значением. Между двумя глотками Виктор совершил самую большую ошибку в своей жизни, и она состояла всего из одной строчки. Из трех коротких слов.

«Я буду первым».

Он подумал об этом еще в машине по дороге из аэропорта, когда спросил: «А почему бы не попытаться?» Он думал об этом за ленчем и позже, пока шел по университету, допивая кофе, думал всю дорогу до общежития и квартир старшекурсников. Где-то между третьей и четвертой стопками знак вопроса превратился в точку. Выбора не было. На самом деле не было. Существовал только один способ выйти из категории наблюдателя за огромными достижениями Эли – стать участником. Вносить свой вклад.

– Что у тебя? – спросил он.

– Ты о чем?

Виктор выгнул светлую бровь, не принимая шутки. Эли не употреблял наркотики, но всегда их имел, как самый быстрый способ в Локлендском университете (и, как Виктор готов был спорить, в любом университете) заработать деньги или завести новых друзей. Тут Эли, похоже, понял, к чему Вик клонит.

– Нет.

Виктор уже нырнул обратно в ванную и вернулся с бутылкой виски, в которой еще много оставалось.

– Что у тебя есть? – повторил он вопрос.

– Нет.

Виктор вздохнул, прошел к журнальному столику и, схватив клочок бумаги, написал записку: «Посмотрите книги с нижней полки».

– Вот, – сказал он, вручая ее Эли. Тот недоуменно нахмурился. Вик пожал плечами и сделал еще глоток. – Я хорошо поработал над этими книгами, – объяснил он, хватаясь для надежности за подлокотник дивана. – Это поэзия. И лучшей предсмертной записки я сейчас не написал бы.

– Нет, – еще раз повторил Эли. Вот только слово получилось тихим и слабым, а огонь в его глазах начал разгораться. – Ничего не получится.

Однако, еще не договорив, он уже пошел к двери своей комнаты – к тумбочке, где, как Виктор знал, держал таблетки.

Виктор оттолкнулся от дивана и пошел следом.

Спустя полчаса, лежа на кровати с пустой бутылкой виски и пустым пузырьком болеутоляющих таблеток, выставленными рядом на тумбочке, Виктор вдруг подумал, не совершил ли он ошибку.

Сердце колотилось, слишком быстро прогоняя кровь по сосудам. В глазах все плыло, так что он их закрыл. Ошибка. Он резко сел, решив, что его вот-вот вырвет, но руки завалили его на спину и удержали на месте.

– Не пойдет, – сказал Эли, отпустив руки только после того, как Виктор сглотнул и сосредоточил взгляд на швах на потолке.

– Помни, о чем мы говорили, – повторял Эли.

Твердил что-то насчет того, чтобы не сдаваться. О силе воли.

Виктор не прислушивался: ничего толком не слышал из-за грохота в ушах. Как это его сердцу удается биться еще сильнее? Он больше не гадал, совершил ли ошибку. Он знал наверняка. Точно знал, что за все свои двадцать два года жизни ничего хуже этого плана он еще не придумывал. «Это неправильный способ», – сказала меркнущая рассудочная часть мозга, та часть, которая изучала адреналин, боль, страх. Не следовало запивать амфетамины виски, не следовало делать ничего, чтобы притуплять нервы и чувства, облегчать процесс. Вот только он нервничал… боялся. Теперь он тупеет, и это пугало его даже сильнее, чем боль, потому что означало: он может просто… угаснуть.

Раствориться в смерти и даже этого не заметить.

«Так нельзя, нельзя, нельзя…» Но этот голос ускользал, сменяясь расползанием, утопанием…

«Все может получиться!»

Он протолкнул эту мысль сквозь отупляющую панику. Все может получиться, и, если действительно получится, ему необходим шанс удержать силу, данные, доказательства. Он хочет сам стать доказательством. Без этого все останется монстром самого Эли, а ему отведется роль пробного камня для идей Эли. И тогда он сам будет монстром – необходимой, неотъемлемой частью теорий Эли. Он попытался подсчитать плитки на потолке, но все время сбивался. Хотя сердце работало с максимальным напряжением, мысли стали вязкими, как сироп, и новые заливались раньше, чем успевали утечь прежние. Цифры наползали друг на друга и стали расплываться. Все начало расплываться. Кончики пальцев пугающе онемели. Не то чтобы они замерзли – казалось, его тело начало подтягивать энергию к центру и отключаться, с самых мелких частей. Хорошо хоть и тошнота ушла. Только ускоренный пульс предупреждал его о том, что тело отказывает.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Эли, подаваясь вперед на стуле, который придвинул к кровати.

Эли не пил, но глаза его сияли, лучились светом. Он не выглядел встревоженным. Не выглядел испуганным. Но, с другой стороны, это ведь не он вот-вот умрет.

Виктор как-то неправильно ощущал свой рот. Ему пришлось слишком сильно сосредоточиться, чтобы произнести нужные звуки.

– Плоховато, – с трудом выговорил он.

Они остановились на доброй старой передозировке сразу по нескольким причинам. Если попытка не удастся, будет проще всего объяснить происшествие. К тому же Эли сможет не вызывать «Скорую», пока они не окажутся в кризисной зоне. Если попасть в больницу слишком рано, то клинической смерти не будет – будет просто очень неприятная ситуация.

Оцепенение разъедало тело Виктора. Поднималось по рукам и ногам, забиралось в голову.

Его сердце остановилось, а потом снова забилось, но как-то неуверенно.

Эли снова заговорил – негромко и настоятельно.

С каждым разом Виктору становилось все труднее открывать глаза. А потом на секунду его пронзил страх. Страх смерти. Страх перед Эли. Страх всего, что может произойти. Страх того, что ничего не произойдет, – это чувство было внезапным и необычайно сильным.

Но вскоре оцепенение проглотило и это чувство.

Его сердце снова дало сбой, и появилась дыра, в которой следовало находиться боли, но Виктор был слишком пьян, чтобы ее почувствовать. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на сопротивлении, но темнота просто его поглотила. Он слышал, как Эли говорит, и, наверное, это было что-то важное, потому что Эли повышал голос так, как не делал никогда, вот только Виктор тонул, утекал прямо сквозь собственную кожу, сквозь кровать, сквозь пол – прямо в темноту.