Сергей Кузнецов - Ощупывая слона. Заметки по истории русского Интернета

Теперь наш герой (единственный, кого как бы интересовала культура; остальные же, кого, напротив, интересовала как бы культура, сидят у телевизоров, глядя одну из тех передач, названия которых нам, по счастью, известно только из телепрограммы, или даже подались в Москву, где работают в коммерческом ларьке или коммерческом банке, что в данном случае без разницы), так вот, наш герой сидит у монитора, переключаясь с сайта на сайт и отслеживая линк за линком. Где он сейчас? Уж, во всяком случае, не здесь. Сосны или сикоморы шумят за окном, а он давно ушел в голубой вигвам всемирной Паутины.

Былые вопросы больше не волнуют его; теперь он знает, что в культурном пространстве нет центра — оно подобно тому платью, что надела героиня сказки, дабы явиться к царю «ни голой, ни одетой». И в ячейках этого брюссельского кружева Сети дышит воздух; мандельштамовские проколы и прогулы.

Технология есть величайший инструмент геопоэтики. Этот способ изменения сознания на сегодняшний день остается мощнейшим, и притом — уголовно не наказуемым, в отличие от наркотиков, которые тоже орудие геопоэтики, но далеко не столь безопасное. [29] Среди прочих небезопасных орудий можно назвать залежи урана и других радиоактивных материалов, вызывающие необратимые и неподконтрольные изменения в поэтической ауре близлежащих территорий. Характерно, что все три перечисленных орудия в разные времена назывались в качестве возможных причин превращения обезьяны в человека (если таковое действительно имело место) — психоделический гриб, атомная мутация и технологический прорыв. В последнем случае палка, которую обезьяна впервые взяла в руки, играет роль джойстика. Нам подсказывают, что мы забыли о сексе, но об этой увлекательной материи — как-нибудь в другой раз. Оригинальное примечание.

Креативные возможности измененного сознания безграничны, хотя и не всегда позитивны. Побочным эффектом своей деятельности оно меняет ауру окружающей среды, вызывая к жизни то, чего еще вчера не было в природе. И вот, глядя с высоты птичьего полета на знакомый городок, мы видим зеленую гущу леса, в раме которого, словно озеро, голубеет огромный, плоский, матово отсвечивающий экран.

Текст был написан для конференции по геопоэтике (см. заметку про Мадагаскарский клуб) и потом взят у меня для публикации, кажется, в «Новую Юность». Короче, я не уверен, что он был напечатан. Характеризуется обилием постраничных сносок, аллюзиями на недавно еще модного Дэвида Линча и неофитской уверенностью в том, что Сеть изменит жизнь людей. [30] «Ты будешь смеяться, — пишет мне Настик, — я до сих пор в этом уверена. Я только еще думаю, что люди свой шанс то ли уже проебали, то ли еще не вычислили». После доклада ко мне почему-то подошел Сергей Летов и сказал:

— Да в вашем Интернете хорошей музыки наверняка нет. А мои друзья в Америке вообще не подают руки тем, кто смотрит МТV.

Тут как раз подходящий случай сообщить, что лидер панк-группы «Соломенные еноты» Борис Усов называет Интернет «вредной глобалистской выдумкой», а у Сергея Летова с тех пор, кажется, появилась пара онлайн-проектов.

«Русский журнал», апрель 1998 г.

До того как начать печатать на компьютере, я печатал на машинке. Машинка была простая, даже не электрическая, называлась, в полном соответствии с хрестоматийной строчкой Галича, «Эрикой». Брала она, кстати, куда больше четырех копий, но не об этом речь.

Разумеется, печатал я различный самиздат, преимущественно не слишком политически крамольного содержания: Бродский, Цветаева, Хармс — короче, все то, что теперь можно в изобилии найти у Фарбера или Мошкова. Последнее неудивительно — именно из самиздатовских источников по большей части и сформированы виртуальные русские библиотеки (в основе, конечно, были тексты, напечатанные не на машинке, а на какой- нибудь БЭСМ-6, — мои отдельные поздравления молодым читателям, не знающим, что это за зверь). Впрочем, связь самиздата с русской литературой в Сети была отмечена еще Цокотухиным в его классической работе — меня же интересует совсем другое: не столько тексты, сколько способ их бытования, который — анонсирую идею статьи — является одним из бесчисленных аналогов Сети в real world.

Итак, первый принцип, заявленный в самом названии — сам-издат — равноправное участие читателя в процессе создания «книги». Точно так же, как среди драг-дилеров трудно найти неупотребляющего, среди читателей самиздата почти не было не принимавших участия в создании «продукта», то есть в изготовлении, распространении или хранении (напомню, что три последних слова пришли из соответствующей статьи старого УК). Это участие — или, точнее, соучастие — в появлении на бумаге очередного стихотворения Бродского носило, конечно, полумагический характер. В некотором роде перепечатывая «Шествие» (от которого его автор к тому моменту почти отрекся), я присваивал себе авторские права — не только в юридическом, но и в духовном смысле. Классическая новелла Брэдбери рассказывает историю школьной учительницы, от руки переписывающей Диккенса и притом отождествляющейся с ним. Подобными персонажами были все создатели самиздата — до сих пор большую часть стихов, которую я помню наизусть, я выучил «с кончиков пальцев». Если угодно, можно назвать этот метод общения с материалом интерактивностью, или вовлеченностью, или еще каким-нибудь словом.

Важнее, однако, второй принцип: прочел — передай товарищу. При позитивном отношении он вызывает в памяти распространение христианства, при негативном — гербалайф или финансовую пирамиду. В те времена меня волновал — гипотетически, разумеется, — вопрос учета тиража самиздатовских книг. Помнится, я даже продумал систему маркировки экземпляров, чтобы можно было отследить, сколько раз книга копировалась тем или иным способом. Резонно подозревая, что мои идеи заинтересовали бы людей, исследующих этот вопрос по долгу службы, я удержал оные идеи при себе. Однако уже тогда образ множества (сотен? тысяч?) людей, принимающих участие в тиражировании и распространении самиздата, не давал мне покоя. Они представлялись мне огромной сетью, связующей всех нас.

Вы только представьте — по всей огромной стране ночью сидят незнакомые друг с другом люди и делают общее дело. Они связаны между собой только за счет информационного обмена — книжек, которые ходят от одного к другому. Многих из тех, кто перепечатывал романы или стихи, перевернувшие мою жизнь, я никогда не увидел и не узнал ни имени их, ни пола. Временами я воображал, как прекрасная девушка при свете лампы перепечатывает «1984» или, напротив, читает «Остановку в пустыне», перепечатанную мной (некую сусальность этой картинки можно списать на подростковый возраст). Подобные мысли были, вне сомнения, эротическими — и сегодня я склонен предполагать, что это не случайно.