Анатолий Агарков - Как я стал Богом

Я уклонился от удара, ладонью, как штыком, тырк под ребро. Что у тебя там, печень? А я думал.... Ну, подыши, дыши поглубже — не ровен час помрёшь.

Второй каратистом оказался — Я! Я! — ногами. И вверх ногами подлетел, упал и скуксился.

Третий рисковать не стал — полез в машину за бейсбольной битой.

Вступил с ним в диалог.

— Брось палку. Твои дружки дрались руками — немного получили. А вот тебя я искалечу. Брось.

— Убью, падла! — он замахнулся.

Ударил его в грудь ногой — взлетел он на капот и то ли палкой, то ли головой пробил стекло. Затих — башка внутри салона, а задница на солнечном свету.

Зло наказано, но не ликуется добру — ведь это всё мне врачевать.

На чело кладу ладонь — снимаю боль. Что, парень, сломано в тебе? Жить будешь? Вот и хорошо. Но как? Копаюсь в извилинах, настраиваю на позитив — быть добрым это так не просто и так легко. Но главное-то — благородно. Вот это пригасить, вот это выпятить, а это удалить, совсем не жаль. Ещё два-три штриха, и получился вполне достойный гражданин. И так три раза.

Подрыгав ногами, молодой человек выбрался из пробоины в стекле, пощупал темя:

— Во, блин, шишка будет.

— Надо что-то приложить холодное, — советует каратист. — Посмотри в багажнике: там, в ящике с пивом лёд.

— Ты, дед, дерёшься, как Брюс Ли — угораздило же нас.

— До свадьбы заживёт.

— Да уж, — начавший драку смотрит на мобильник. — Каких-то шесть часов.

— Что тут за фокус нам хотел ты показать?

— Утят, — я огляделся. — Ушли с дороги, ну и, слава Богу.

Вижу на обочине пса — смотрит на меня, склонив кудлатую башку. Ты что тут делаешь, Саид — на выстрелы примчался? Немного припоздал — стрельба закончилась.

— Куда путь держишь, дед? Может, подвезти? А то айда с нами на свадьбу.

— Пива хочешь? А шампусика?

Я от всего отказываюсь.

— Ну, бывай здоров.

Мы пожимаем руки, друзьями расстаёмся. Джип уезжает, я спускаюсь с трассы:

— Пойдём, Саид.

На полуденный роздых остановились в весёлой берёзовой рощице. Солнце сенится сквозь густую подвижную листву. Птички-синички по веткам прыгают, поют. Дятел трудится, а кукушка подкидышей считает. Хорошо! Мне хорошо, а пёс в пяти метрах лежит, поскуливает.

— Проголодался, друг? Иди сюда, я накормлю.

Он с недоверием смотрит в ладонь пустую, хвостом виляет. Тем не менее, проползает метр-полтора.

— Иди-иди, не бойся, — я глажу своё колено. — Сюда иди, ведь мы друзья.

Глажу кудлатую собачью бестолковку:

— Процедура долгой предстоит — тебе лучше уснуть.

Пёс послушно кладёт голову на лапы и закрывает глаза. Я тоже. В смысле, глаза. Предстоит не просто ковыряться в мозговых извилинах, а добраться до тех глубин клеточной памяти, когда наши общие с ним предки могли питаться воздухом из окружающей среды. Заодно программирую собачьи инстинкты в соответствии с основными Заповедями — не укради, не возжелай..., а также защищай сирых и слабых.

То, как отлично он усвоил это, Саид доказал под вечер следующего дня, когда мы с ним, лесом бредя, вдруг вышли на окраину села. За околицей мальчишки футбол гоняли. Мой друг сорвался вдруг и громким лаем разогнал спортсменов. Когда я подошёл, они пожаловались:

— Ваш пёс, наш мячик отобрал.

Мячом служил им ёж — живой, колючий но, видимо, немало пострадавший от пинков, полётов и падений. Я шляпу снял, сорвал пандану:

— Ах вы, ироды Иерусалимские! Вот я вам ноги все переломаю.

Глаз Масяни вспыхнул ярким лучом и обратил в бегство маленьких изуверов. Саид преследовал их с громким лаем до самого села.

Откуда, Господи, жестокость в людях — творят неведомо чего?

Взял колючий ком в ладони — сейчас я излечу тебя.

Хитросплетения маленького мозга — где, что — попробуй, разберись. Но не спеша, как часовых дел мастер, по винтику, по шпунтику во всё вникаю и делаю свои дела.

Вернулись в лес.

— Ну, вот, приятель, боли уже нет, ушибы, переломы скоро заживут — ты только будь поосторожней.

И отпустил колючего в траву.

Он топ-топ, топ-топ и под корягу. Вылезает с пёстреньким котёночком в зубах — малюсеньким, не больше пол-ладошки. Тащит кроху с явным намерением не покормить, а отобедать. Я опешил, Саид растерялся — стоим и смотрим. А котёнок, изловчившись, царап ежа по носу лапой. Тот зафыркал, добычу выпустил, и было наудёр. Потом вернулся, закружил, намереваясь к малышу с хвоста подкрасться. Но как не сунется, с какой стороны не подкрадётся — навстречу коготки.

Но где же мама-кошка — не может быть такая крошка одна в лесу? Прогнал Саида прочь — может его боится. Однако не пришла. Что делать? Надо малыша спасать — не ровен час, устанет или ошибётся....

Беру котёночка в ладонь — он успевает и меня царапнуть. А шипит-то как — спинка с хвостиком дугой, в маленьком ротике малюсенькие клычки.

Ну, успокойся, успокойся — мы с тобой крови одной.

Глажу кроху, и котёнок засыпает у меня в руках. А просыпается совсем уже другим — ни голод ему не страшен, ни холод, ни болезни, и ни сама безносая с косой.

Идём втроём просёлком неведомо куда, и не хватает нашей компании осла да петуха.

Это был грот — уютная малогабаритная пещерка на вершине горы. Обрывистый склон её опоясывала бурная речушка с чистой быстрой и холодной водой. Спуститься к ней можно по узкой тропе, которую в народе называют козьей, змеившейся меж корявых сосенок и седых в трещинах скальных хрящей. Противоположная, более пологая сторона горы — царство мачтовых исполинов, сомкнувших кроны в поднебесье и обрекших подножие на вечный полумрак и прозябание. Тем не менее, густые заросли малины, акации и шиповника прижились и превратили реликтовый лес в непроходимые дебри. Сказочный привкус с намёком на "там чудеса, там леший бродит" придавал ядовито-зелёный ковёр из хвощей и папоротника. Последний, как известно, цветёт одну только ночь в году и указывает зарытые клады. На такого любителя отыскивать земные сокровища с помощью колдовских чар набрёл у подножия горы.

Присматривал место для ночлега, как потянуло дымом. Потом увидел костёр и его разжигателя — мужчину лет шестидесяти, может с гаком, высокого, сухопарого, подвижного.

— Доброго здоровья доброму человеку.

Прикрывшись от огня рукой, незнакомец ощупал внимательным взглядом.

— И вам не кашлять.

Скованный нелюбезностью, мялся, не зная на что решиться.

— Да вы садитесь, садитесь. Зачем котёнка с собой таскаете?

— В лесу нашёл.

— Так несите домой.

— Нет дома.

— Это как?

Я присел, по-турецки скрестив ноги, снял Маркизу (это всё-таки была кошечка) с плеча и опустил на землю.

— Так получилось.

— Баба выгнала?

— Нет жены.

— Детям не люб?

— И детей нет.

— Может, и дома не было?

— Был — отняли.