Анастасия Николаева - Я-муары. Откровенные истории блогера

– Овощ, – моментально и невозмутимо ответил мой мальчик, хороший журналист и достойный сын своей матери (если что, нос ему сломали не в этот раз).

Вообще, от самого человека многое зависит. Можно сделать веселыми даже собственные похороны. Вот, например, исторический факт. Давным-давно житель Санкт-Петербурга барон Берг, человек состоятельный и остроумный, оставил, умирая, наказ вскрыть его завещание прямо в день похорон, над гробом, при обязательном присутствии всех его родственников и кредиторов. И вот торжественный момент. Нотариус вскрывает пакет и зачитывает текст всем присутствующим: «Не желая оставить никого из родственников и кредиторов без внимания (присутствующие обмениваются многозначительными торжествующими взглядами), вменяю себе в святую обязанность поделить между ними все, что имею.

Завещаю им прежде всего хорошенько вглядеться в черты моего прекрасного лица, чтобы оно навсегда запечатлелось в их памяти. Затем взять мои руки и по русскому обычаю положить их крестом на груди, причем большой палец каждой длани вложить между указательным и средним, чтобы получился символический знак отрицания. И то, что покажет моя правая рука, завещаю моим милым родственникам, а что покажет левая – кредиторам».

Так что, как видите, хорошей шутке найдется место на любом мероприятии. Однако мой Александер, стоя перед загсом, так не считал. Ему было в этот момент не до шуток. В его нежную плоть безжалостно впивался мальчиковый костюмчик, беспощадно затянутый мамой галстук не давал дышать, только что коротко оболваненная голова нещадно чесалась.

Поэтому из худенького, украшенного большим кадыком горла раздался вопль не мальчика, но мужа. «Быстро все, – кричал Александр, протаскивая меня через строй белоснежных расфуфыренных невест, – бегом, уроды, не отставать. Еще пять минут – и я сдохну здесь!»

Мы, топая как стадо слонов, неслись по коридору, сзади нас уже догонял оперативный Иваныч, размахивая обретенным паспортом. Шумной толпой мы вкатились в Зал Торжеств.

Скажу вам честно: несмотря на такое помпезное название, ничего торжественного я там не увидела. Разве что, там была все та же государственная тетенька, которая учила нас жить, когда мы подавали заявление на вступление в брак.

Теперь она, правда, для каких-то сакральных целей нацепила на мощную шею медальку на ленточке. Правда, может, я зря злобствую? Может, она честно получила эту медаль на соревнованиях по метанию ядра среди пенсионеров в сверхтяжелом весе?

Еще торжественности, по замыслу устроителей этого чудовищного действа, должны были добавить крошечный старичок с баяном и огромная тетя с арфой, жавшиеся в углу у окна. Как только мы с трудом затормозили на пороге зала, что было сделать нелегко, поскольку последние, желая быть первыми, напирали сзади, тетенька с медалью властно вскинула вытянутую руку вверх.

Я ошарашенно застыла. Неужели мы должны ей ответить тем же?! До сих пор я думала, что так приветствовали входящих только в нацистской Германии. Но нет, это было не приветствие. Это был призыв к тишине и вниманию. Не скрывая своего отвращения (надо же, она нас узнала!), тетенька грозно спросила: «Как вы желаете войти в этот зал? Под вальс Мендельсона или под музыку Вивальди?»

На что мой будущий муж весьма неучтиво прохрипел, вращая глазами: «Я желаю войти в этот зал быстро и в тишине.»

– А не получится, – злорадно взревела тетенька, – принимая вызов. – По сценарию сначала музыка. За нее вы уже заплатили.

– А я сейчас еще денег дам, чтобы ее только не было, – не сдавался Александр.

Тетенька перевела взгляд на невесту, ожидая от меня поддержки, но тут, видимо вспомнив про мою просьбу при подаче заявления перенести свадьбу на первое апреля, совсем поникла и сказала негромко: «Ладно, идите».

Нам стало ее даже как-то жалко. И мы, притихшие, встали полукругом перед ее столом.

– Давайте сюда кольца, – уже совсем буднично произнесла она. Сашка, стоявший справа от меня, стал хлопать себя по карманам. Стоявший слева Иваныч, уже травмированный потерей в нужный момент паспорта, машинально стал хлопать и по своим карманам.

Тетенька смотрела на нас все с возрастающим интересом. Наконец, тоненькие золотые ободки были не без труда извлечены из тесных жениховских брючат. Тетенька взяла кольца, прокашлялась и с чувством произнесла: «Сегодня закончилась ваша счастливая молодость!»

Больше ей ничего произнести не удалось. Может, конечно, и удалось, но слышно не было. Потому что мы хохотали как безумные, вопили и желали друг другу счастливой старости. Тетенька быстро свернула процедуру, отдала нам бумаги, заставила расписаться и указала на дверь. Таким же веселым стадцем мы вывалились на улицу и стали распихиваться по машинам.

«А кольца? – вдруг встрепенулся мой уже муж. – Кольца-то где?» – заорал он, поднеся к носу волосатую ручку безо всяких признаков кольца.

«Стибрила!!! – радостно взревел Воробьев, видимо вспомнив бандитское детство в московских подворотнях.

– Навешала нам лапши на уши, а сама колечки-то тю-тю!»

Этого Александр выдержать уже не мог. С ревом раненого бизона ринулся он обратно прямо в загсовую ненасытную пасть. Мы, юные упыри, чувствуя близкую кровь, бросились за ним. Невесты, увидев нас снова, уже сами послушно расступились и вжались в стены. Александор распахнул створчатые двери зала и проорал: «Отдайте кольца!» Стоявшие прямо у дверей только вошедшие чужие невеста и жених покорно протянули ему свои, минуту назад вынутые из кармана колечки. Занавес.

Когда, выручив все-таки свое забытое золото, мы расселись по машинам, воробьевская беременная жена, не получившая при таком раскладе никаких приятных эмоций в загсе, заявила: «Рано еще домой ехать. Нужно цветы возлагать».

Приняв идею на ура, мы задумались, а куда возлагать-то? Наше Кунцево не больно-то на памятные места богато. «О! – вдруг вспомнил Иваныч. – Тут недалеко возле булочной есть бюст Багрицкого. Там и возложим.» Бюст, действительно, был.

Стоял он на странном месте, прямо напротив булочной. Поэтому взгляд известного поэта был навсегда прикован к горам баранок и батонов в витрине. Вдоль витрины стояла ожидающая конца обеденного перерыва очередь человек из двадцати. 40 глаз внимательно наблюдали, как мы аккуратно складываем охапки цветов у грязного, закаканного голубями памятника.

Проделав все с надлежащей случаю торжественностью, мы было тронулись домой. Но не тут-то было. Воробьевская жена не знала усталости: «Э-э, – завопила она, – разворачиваемся назад. Надо забрать цветы, пока эти бабули из очереди их на рынок не сволокли». И мы послушались: беременным перечить нельзя. Под недоуменными взглядами окончательно опупевших любителей хлебо-булочных изделий мы быстро сгребли свои букеты и были таковы.