Борис Седов - Кастет. Первый удар

Невеселые мысли прервал телефон.

— Здравствуй, Юрий Васильич! — услышал он в трубке незнакомый голос. — Это Гена Есаул говорит…

— Здравствуй, Гена! — ответил Богданов, стараясь не выказать удивления. Пути его с вором в законе Есаулом никогда не пересекались, хотя слышал он о нем, конечно, много.

— Потолковать с тобой, Васильич, хочу, не против?

Когда это нормальный опер отказывался от встречи с изъявившим желание побеседовать уркой?!

— Конечно, не против. Говори, где и когда…

— А прямо сейчас, если у тебя дел особых нету. Я — в кафе напротив твоего дома сижу, с сявкой одним. Но сявку я отправлю, чтобы не смущал, так что — вдвоем толковать будем…

— Иду, — коротко ответил Богданов, положил трубку и начал одеваться.

Уже выходя из квартиры, глянул на мокнущее в тазу белье и с облегчением подумал — сегодня, пожалуй, не до стирки будет.

Не любил полковник Богданов заниматься домашним хозяйством и все тут…

3 мая 2003 года. Суббота. 13.45.

Встретились они с Геной Есаулом хорошо, за руку не здоровались, но приветствовали друг друга уважительно, а искреннее уважение высоко ценилось в блатном мире, особенно со стороны правильных ментов, каким Богданов и считался у блатных.

Есаул взглядом отпустил сявку — молодого парня-порученца, а попросту — шестерку, указал Богданову на стул, спросил вежливо, не желает ли тот покушать, на отказ с пониманием кивнул головой и сразу перешел к делу.

— Дело такое, Васильич, что головы моей не хватает во всем разобраться, а совета спросить не у кого. Понимаю, не по понятиям за советом к менту идти, но получилось, что больше не к кому. А ты — мент правильный, лишнего не тренькнешь, да и мне ботало развешивать резона нет…

Есаул задумался, проводил взглядом хорошенькую официантку, языком в след цыкнул, закурил сам, потом выложил пачку на стол:

— Угощайся, Васильич!

Богданов взял папиросу — второй раз отказать — уже обида будет. Покурили молча.

— Бля буду, не хочу я этот разговор вести! Не поверишь, ночь не спал, думал! Ну, да что теперь… Слышал, Васильич, новые в город приходят, данью уже всех обложили, нам, ворам, маляву прислали! — гоните, мол, бабки, как все, тогда мир будет! Дядя Федя на завтра сход созывает, а кто на сход пойдет?! Я да Кирей, уфимские давно на это дело болт положили, им что сход, что Дядя Федя — все по … Молодые — они про сход только в книжках читали, про черных и не говорю… Вот, говорят, Дядя Федя — пахан, Дядя Федя город держит, а я скажу — хрен он от быка держит, да и то редко! Воров авторитетных в городе раз и два, и все! Рынки все давно под черными, блядей — Исаев твой под себя подгреб. Что осталось? Казино только, так они давно все поделены и никто из-за них не рыпается. А теперь — непонятки пошли. «Занзибар» этот долбаный, что днями ломанули, чей он — «Занзибар» — неясно. Кто его ломанул — опять неясно! Может, новых рук дело, а может, и нет… Короче, Васильич, завтра сход будет, а что на сходе том скажут, и так ясно — скажут, что отсос этим новым, а потом война начнется в городе, большая война. Ты это знай и думай, что сделать можно…

— А чего ты от меня-то хотел, Есаул?

— Да сам не знаю, сказать это все хотел, вот и все…

Гена выудил последнюю папиросу, скомкал ненужную пачку, громко заказал графин водки и закусь.

— Коли будешь со мной водку пить, так оставайся, а — нет, я один нажрусь. Хреново мне, Васильич, понимаешь, хреново…

— Пойду я, Гена, пожалуй.

— Иди, и прости, если что не так. Позвоню я еще тебе, ладно?!

Богданов кивнул на прощание, вышел, но долго еще сидел на лавочке во дворе своего дома, смотрел на немытые с осени окна своей квартиры и думал, думал, думал…

То, что полковник Исаев увидел в клубе «Bad girls», его потрясло.

Подобного он не видел уже полгода, со времени последней войны колдобинских с черными, а на своей территории такого вообще не видал.

Распахнутая настежь дверь служебного входа уже говорила о беде, ресторанная кухня, на которой хозяйничала стая бездомных кошек, хранила следы поспешного бегства персонала — разбросанные где попало фартуки и колпаки, опрокинутое ведро с грязной водой и швабра, брошенная поперек прохода, — все казалось сценой из фильма о пришествии инопланетян…

Но это было еще не самое худшее. На втором этаже Исаев едва не споткнулся о труп доктора. Тот лежал посреди коридора, раскинув руки и белые полы врачебного халата, на спине которого растеклось большое кровавое пятно. Чуть дальше, привалившись к стене, сидел Сироп, тот самый московский киллер, встречи с которым так ждал этим утром Исаев. Еще дальше в позе зародыша, подтянув колени к груди и прижимая руки к животу, лежал Гоги. Крови на нем не было, и Исаев нащупал слабый неровный пульс.

— В той день во имя Мое вое просите, и не глаголю вам, яко Аз умолю Отца о вас… — доносился из кабинета ликующий голос Глафиры.

Исаев осторожно заглянул туда. Женщина с телефонной трубкой в одной руке и шваброй в другой стояла посреди кабинета, взметнув к небу орудие производства и устремив взор в горние вершины. На появление Исаева и Марчука она внимания не обратила.

Гриша Сахнов лежал на диване в соседней, примыкающей к кабинету, комнатке, служившей для отдыха и приватного общения управляющего VIP-клубом. Исаев откинул прикрывавшую того куртку, увидел, что брюки у Сахнова спущены, а член окаменевши вздыблен, и понял, что смерть настигла менеджера как раз в момент приватного общения и случилось это довольно давно, потому что лицо и видимые части тела уже приняли синюшный оттенок и слышался тонкий сладковатый запах мертвечины.

— Девушка! — позвал Глафиру Исаев.

— Изыди, нечистый! — не оборачиваясь, откликнулась она и изготовилась процитировать соответствующее место из Святого Писания.

— Девушка! — настойчиво повторил Исаев. — Отвлекитесь на минутку, пожалуйста!

Глафира повернулась, увидела, наконец, двух незнакомых мужчин, бросила швабру, осенила их на всякий случай крестным знамением и сказала:

— Реки, муж!

— Есть еще кто-нибудь в здании? — спросил Исаев.

Вместо ответа Глафира воздела перст к небу.

— Все там будем, — набожно ответил полковник и перекрестился, — но люди-то где? Глафира вновь подняла палец, сказала:

— Господь, наказуя, отъемлет разум! На тот этаж поднимись, Ирод, там все! — И зычным голосом затянула канон — молебен на исход души: — Вшедше, святии мои ан гели, предстаните судищу Христову…

— Пошли, а, — робко сказал Марчук.

Поднялись на следующий этаж. В коридоре в разных, подчас довольно живописных позах лежало шесть трупов. Дверь одной из комнат была распахнута, зашли туда. На кроватной простыне растеклось большое красное пятно, под кроватью загустела лужа крови. Исаев опустился на свободную койку, зачем-то потрогал липкую несвежую кровь и сказал: