Борис Седов - Пленница

— Как бы этот подарок тебя не сгубил! Моча, я был бы абсолютно спокоен, если бы ты, действительно, съездил в секс-тур в Таиланд, или твои быки наловили бы для тебя по вокзалам с десяток двенадцатилетних бродяжек. Ты поигрался бы с ними и вышвырнул вон…

— С этой я тоже поиграюсь… и вышвырну. Только игра будет более сложной и затяжной, чем с вокзальными девками. У Тамары кроме красивого юного тела есть еще и сильный характер. Именно он меня и интересует. А секс… — Монучар безразлично махнул рукой. — Секс — это вторично. В первую очередь я хочу подчинить эту девочку настолько, чтобы она не представляла свою жизнь без меня.

— Мне кажется, этого ты уже добился.

— Только отчасти.

— Достаточно было сегодня понаблюдать за Тамарой, когда ты вдруг поставил ее перед фактом, что с ней расстаешься…

— Я ожидал от нее именно этой реакции, — перебил Монучар. У него на губах играла самодовольная улыбочка. — Налицо типичный Стокгольмский синдром, когда заложница влюбляется в своего тюремщика. Я просчитал все наперед, и если бы оказалось, что я ошибся, если бы эта сикуха вдруг приняла один из двух вариантов, предложенных мной, если б она согласилась уйти к тебе под опеку или попыталась бы свалить отсюда, вот тогда бы я поставил девчонку на хор своим пацанам, и пускай бы потом ее закопали в лесу. Но, видишь, как все сложилось? Первый раунд за мной, игра продолжается, и неизвестно еще, какие она может в дальнейшем принять обороты.

— Как бы она не приняла такой оборот, — озабоченно покачал головой Наум Зиновьевич, — что ты даже и не заметишь, как уступишь инициативу, и эта малолетка попросту тебя себе подчинит.

— Исключено!

— Я готов прямо сейчас привести тебе кучу примеров, как могущественные эмиры и падишахи попадали под каблук одной из своих рабынь, как русские дворяне теряли положение в обществе из-за своих крепостных девок. Так что мой тебе добрый совет: сегодня же залезай к этой Тамаре в постель, а утром, как бы ни было жалко, вызывай для нее ликвидатора. И прекращай эту небезопасную интрижку.

— Это не интрижка, — расхохотался Монучар. — Это психологический эксперимент.

— Ты играешь с огнем. Тебе что, без этого скучно живется?

— Да, скучно! И не разубеждай меня, от Тамары я пока отказываться не собираюсь. Может быть, воспитаю ее, дам хорошее образование, обеспечу деньгами, найду достойного мужа. Сделаю сиротку счастливой. Или все-таки распоряжусь ее ликвидировать. Всё зависит лишь от моего сиюминутного каприза. Эх, Наум, ты даже представить себе не можешь, какое это острое ощущение — сознавать, что ты полностью волен распоряжаться судьбой человека.

— А то тебе недостает власти…

— Нет, — перебил Монучар. — Все это не то. А вот Тамара… Слушай, давай принесу еще бутылку вина.

— Я пас. — Наум Зиновьевич решительно поднялся из кресла. — И так засиделся у тебя куда дольше положенного. Поеду домой. Устал я сегодня… И все-таки, Моча, всерьез задумайся над тем, что ты затеял. Пожилой, уважаемый человек — и вдруг такое мальчишество! Какой-то психологический эксперимент над малолетней девчонкой. Тьфу!

Девочка в черных спортивных штанах и зеленой мохеровой кофточке стояла на арочном мостике и зачарованно наблюдала за надвигавшейся с запада грозовой тучей.

Двое секьюрити объявляются около меня довольно быстро. Я успела только три раза приложиться к бутылке «Мартини». И собиралась в четвертый, уже принялась отвинчивать пробку, когда в проеме кустов, представлявшем собой вход в беседку, неожиданно нарисовался силуэт добермана.

Сцена из мистического триллера: ночь, беззащитная девушка в маленькой круглой беседке и собака-убийца, перекрывающая несчастной единственный выход из западни.

Я осторожно, стараясь не делать резких движений, откладываю в сторону бутылку и как можно приветливее улыбаюсь собаке. Терпеть не могу этих тварей! Но ничего не попишешь, сейчас я должна быть дипломатичной.

— Соба-а-а-аченька, — как можно слащавее выдаю я вполголоса. — Какая хоро-о-ошая. Какая краси-и-ивая. — «До чего же я ненавижу всех вас, зубастых уродин!» — Ведь ты не укусишь бедную девочку? Иди ко мне, иди ко мне, милая, — продолжаю я. Доберман заходит внутрь беседки и с приличного расстояния недоверчиво обнюхивает мои босые ступни. Никакой агрессии этот монстр, слава Богу, не проявляет. — А где твой хозяин? Или ты здесь гуляешь один?

«Может, и правда, один? Может быть, его хозяева в это время оттягиваются в саду с прошмандовками, и им глубоко фиолетово, что их пес несет службу один?»

Переключив внимание на добермана, я до сих пор так и не обернулась, чтобы окинуть взглядом двор у себя за спиной, но все равно уверена, что там сейчас никого нет. Я не уловила никаких подозрительных звуков, хотя держу ушки на макушке. И если не сумела расслышать, как к беседке подкралась собака, так на то она и собака Но вряд ли телохраны смогли бы сделать то же самое.

«Так где же они все-таки, черт побери?!!»

И словно в ответ на этот немой крик души за спиной вдруг раздаются приглушенные голоса и скрип гравия под жесткими подошвами армейских ботинок. Доберман несколько раз радостно дергает обрубком хвоста и молча бросается из беседки навстречу хозяевам

Их двое. Не трое, как мы ожидали, а только двое. Оба в сером мусорском камуфляже. Оба далеко не богатырского телосложения. Обоих я раньше ни разу не видела. И оба, конечно, заметив меня, сразу взяли курс на беседку.

«А что я говорила Олегу!» — торжествую я и принимаю максимально беззаботную позу.

— Привет. — Стоит им появиться в беседке, как я здороваюсь первой, кокетливо поиграв пальчиками левой руки. В правой у меня бутылка — чтобы все видели, как я скучаю здесь в одиночестве и безуспешно пробую ханкой залить злодейку-тоску.

— Здорово, — отвечает один из стояков и тормозит прямо напротив меня. Похоже, он корчит из себя пахана. Но он всего лишь дешевая сявка. Я могла бы, не напрягаясь, убить его одним тычком пачьцев в область аорты.

— Здравствуй, красавица. — Его напарник более любезен. Он присаживается рядом со мной на скамейку и принимается пожирать жаждущим взором бутылку, которую я продолжаю держать в правой руке. У него стандартная рожа тульско-тамбовско-рязанской деревни, и ему невтерпеж догнаться моим драгоценным «Мартини».

«Перетопчется! — ухмыляюсь я про себя. — Потерпит немного Иванушка. Или как там его… Данила? Макарка?»

Оказывается, ни то, ни другое, ни третье. Тульско-тамбовско-рязанского фофана зовут Алексеем, а его напарника Колей. Притом на то, чтобы растопить лед в душе у последнего, требуется, как минимум, десять минут И все это время он аж до хруста в суставах гнет пальцы передо мной и напарником, изображая из себя этакого бдительного и исполнительного телохранителя, беззаветно преданного своему хозяину. А именно, зыкая на меня, как на палестинскую смертницу или, по меньшей мере, на киллершу, проникшую в этот дом завалить его дорогого босса («Ах, если б ты знал, дурачок!» — потухаю я про себя, сохраняя абсолютно невинное и удивленное таким обращением со мною, ангелом, личико), учиняет мне форменный допрос: