Борис Седов - Пленница

Но надолго Тамару одну не оставили. И следующей парламентершей снизу к ней в комнату явилась не кто иная, как Светлана Петровна. Вошла и молча принялась обозревать постеры, которыми была обклеена стена над диваном.

«Не мешало бы научиться стучаться, прежде чем вваливаться, толстуха», — хотела сварливо заметить Тамара, но сдержала себя. Уткнулась взглядом в маленький телевизор, который ей заменял монитор, и принялась активно орудовать джойстиком, гоняя по зеленому полю беленький шарик. Незваная гостья тяжело топталась у нее за спиной.

— Вот что скажу тебе, девочка, — наконец решила она нарушить затянувшееся молчание. — То, что ты сейчас устроила за столом, иначе как склокой не назовешь. А коли ты проявляешь свой склочный характер уже в таком юном возрасте, то что ждать от тебя, когда подрастешь?

«А почему тебя это заботит? — молчала Тамара, уткнувшись в экран телевизора. — Скажи уж прямо, решила прочитать мне нотацию. Расквитаться за то, что утерли нос твоему недалекому муженьку».

— Я проработала в школе шесть лет, и, поверь, это достаточный срок, чтоб насмотреться на всяких гордячек и хамок.

«Я хамка? Приглядись повнимательнее к мужу».

— И, вообще, тебе не кажется, что это неуважительно с твоей стороны, когда я, взрослая женщина, педагог, стоя разговариваю с тобой. А ты не удосужилась не только подняться, но продолжаешь сидеть ко мне спиной и занимаешься своими делами?

«Не кажется! Потому, что я тебя сюда не звала и выслушивать твою болтовню не желаю. — Тамара резко отодвинула джойстик и, встав, послушно развернулась к Светлане Петровне. — Что дальше?»

— И, будь так добра, измени выражение своего лица. Извини за грубость, но ты слишком соплива, чтобы так смотреть на меня. И чтобы выказывать неприязнь к своему дяде. Сначала добейся чего-нибудь в жизни, прежде чем начинать судить взрослых.

«А чего добился твой муженек, — хотелось сказать это вслух. Но Тамара упорно молчала. — Закончил почти три курса института? Провел полгода в дурдоме? Закодировался от пьянства? Не дает прохода отцу со своими дурацкими грандиозными прожектами?!

— Ты меня слушаешь?

— Да, — кивнула Тамара.

— Вот что: я настоятельно рекомендую тебе немедленно спуститься вниз и принести извинения дяде.

— Нет!

— Что «нет»? — встрепенулась Светлана Петровна.

— Пусть дядя сейчас найдет в себе мужество, отпросит амбиции и поднимется сюда принести мне свои извинения.

— Что?!! — Светлана Петровна ошарашенно замерла посреди комнаты.

— И вообще покиньте немедленно комнату. Я не намерена у себя дома выслушивать ваши нотации.

— Ишь, как затворила, — пробормотала дядюшкина сожительница. Она была откровенно растеряна. Не ожидала такою отпора от тринадцатилетней соплячки.

— Не я начала разговор. И вас сюда не звала. — Тамара, больше не обращая на толстуху внимания, устроилась за компьютером. — Можете жаловаться на меня моим родителям, — зло процедила она и, надев наушники, нажала на кнопку на магнитоле. Светлана Петровна перестала для нее существовать.

Дядин эксперимент с применением тяжелой артиллерии окончился пшиком, никаких денег у отца он так и не выклянчил, а инспектриса пушкинского РОНО больше у них в гостях не появлялась.

Других родственников, кроме дяди, у Тамары не было, и то, что через десять дней забирать ее из больницы явились именно он со Светланой Петровной, выглядело как само собой разумеющееся.

— Какое несчастье, девочка! Какая беда! — сюсюкала толстуха, располагаясь на переднем сиденье тесной «Асконы». — Как ты? Отошла хоть немного? А ведь была совсем невменяемой. Врачи к тебе никого не пускали. Но пришла в себя, слава Богу. Все сглаживается со временем, все забывается. И в домашних условиях это произойдет скорее, чем в больнице.

— Куда мы едем?

— К нам, девочка. Куда же еще?

— На Красноселку?

— Теперь тебе придется жить там. С нами. И можешь не беспокоиться, мы тебя в беде не оставим. Неужели позволим, чтобы ты оказалась в каком-нибудь интернате? Там сплошная шпана и разврат. Где-то с месяц тебе придется побыть в Ленинграде, пока не утрясем кое-какие формальности, но как только с этим покончим, сразу отправим тебя в Новгородскую область. Там у моих родителей, девочка, в деревне, на природе, на свежем воздухе, на парном молоке…

«Не называй меня девочкой, дура! И учти: я терпеть не могу молока!»

— Завтра мы должны обязательно съездить в милицию. Они хотят взять с тебя показания. Потом заглянем в твою бывшую школу…

— В первую очередь я хочу побывать завтра на кладбище, — перебила Тамара. — А еще лучше сегодня.

«Раз уж родителей похоронили, пока я валялась в больнице, так хотя бы узнаю, где их могила. И скажу им, как я их люблю. А вдруг услышат?»

— Нет, никакого кладбища, девочка, — обернулась Светлана Петровна. Несмотря на опущенные стекла и задувающий через окна легонький ветерок, в машине стояла жара, как и на улице, и на мясистом лице дядюшкиной супруги выступили обильные капли пота, а ворот футболки четко обозначился темным влажным треугольником. — С кладбищем лучше повременить. К этому ты еще не готова. Должно пройти какое-то время, тебе надо окрепнуть психически, немного забыться…

— Завтра утром мы едем на кладбище, — повторила Тамара, — и вы покажете мне могилу родителей… А лучше сегодня.

— Какая упертая! — раздраженно фыркнула Светлана Петровна. — Абсолютно не желает прислушиваться к тому, что ей советуют взрослые, которые желают ей только добра. Так вот, имей в виду, девочка: никто не намерен потакать твоим капризам. Возможно, раньше у тебя получалось качать права перед мамой и папой, но теперь лебезить перед тобой никто не намерен. Наша задача: воспитать порядочную скромную девушку. И если для этого придется быть строгими, то, поверь, и я, и дядя можем выглядеть не только добренькими и сладкими, как сейчас.

— М-да, это точно, — пробурчал дядюшка, перестраивая «Аскону» из одного ряда в другой, и Тамара отметила, что это первые слова, которые за сегодня она услышала от него (добренького и сладкого).

— Итак, надеюсь, ты поняла, — продолжала, чеканя слова, расставлять акценты в их будущих отношениях Светлана Петровна. — Если хочешь, чтобы мы подружились, изволь забыть и про завышенные запросы, и про непослушание, и про гордыню. Не спорь, не привередничай, не хами. И с этого момента всегда помни о том, что мы делаем тебе одолжение, обременяем себя заботами, беря тебя под опеку и избавляя от нерадужной перспективы отправиться в интернат.

«Ты даже не смогла потерпеть несколько дней, чтобы дать мне немного очухаться, пообвыкнуть на новом месте, в новой (перевернувшейся) жизни».