Б. Седов - Валет Бубен

А насчет самого Губанова…

Он теперь сидит на таком прочном и зазубренном крюке собственной жадности, что, пожалуй, я им теперь управлять буду, а не он мною. И я еще заставлю его сплясать для меня кукарачу с розочкой в зубах. А пока я сказал ему, чтобы он со своими федералами расслаблялся в Каире, на пирамиды смотрел, ну, девочки там местные недорогие имеются, в общем – пусть отдыхает и ждет меня. А я, значит, мухой – в Россию по неотложным делам и сразу же обратно. Губанов пытался настоять на том, чтобы я сначала камушки достал, а уж потом свои дела делал, но я уперся, как бульдозер, и у него не обломилось.

Так что – за Кораном.

И тогда уже будем встречаться с Надир-шахом, а там – как получится.

Но получиться должно. Точно – должно. Я посмотрел повнимательнее на губановских спецов и понял, что они – ребята что надо. С виду вовсе не герои, но если присмотреться, да еще знать, на что именно смотреть, то можно увидеть, какие они крутые. И без малейшего понта. Сидят себе, пиво квасят, анекдотики травят. А посмотришь в глаза, а там нет-нет, да и мелькнет такой мороз смертельный, что не по себе становится. И опять хи-хи да ля-ля. Ниш-тяк ребята, даже жалко, что Губанов их убьет, когда все кончится.

Старикан-ветеран всхрапнул, как лев в пампасах, и, повернувшись мордой к стенке, умолк.

Я покосился на него и вздохнул. Нехорошо с ним вышло.

Старикану было за восемьдесят, но он еще был вполне крепок.

От ветра его не шатало, как стакан называется, он пока помнил, зубы были вроде свои, да и по адресу Наташи он отпустил парочку таких замечаний, что она только хихикала, а я удивлялся – ишь ты, дед-то боевой еще!

После того как Наташа забралась на верхнюю полку, мы с ним стали раздеваться на ночь, и он увидел меня в полной красе. На брюхе – шрам от бока до бока, ноги в ямах от пулевых ранений, руки тоже покоцаные, ну и одного глаза, понятное дело, не хватает. В общем – одноглазый и одноногий Сильвер, да и только.

Посмотрел он на мою красоту неземную, покряхтел, а когда сам разделся, то тут уже моя очередь рот открывать настала. Спина у него вся в старческих веснушках, волосами седыми заросшая, а поперек нее – автоматная очередь. И одна из дырок прямо на лопатке. Лопатка, стало быть, раскололась, а потом срослась криво и теперь торчит острыми углами. А когда он повернулся ко мне фасадом, то я увидел, что по его груди будто тяпкой огородной прошлись.

Сел я на свою койку, присвистнул и спрашиваю:

– Это где ж тебя так, папаша? Полез за яблоками, а там сторож злой оказался?

Он усмехнулся и ответил:

– Ага, сторож, он самый. Даже два. Тот, что спереди, – под Берлином. У меня там перед самым носом немецкая граната разорвалась. Двоих, что рядом со мной были, – наповал. А я – как видишь…

– А сзади? Это уже, наверное, когда ты с яблоками за пазухой убегал.

Он изменился в лице, помолчал, мотнул головой, привычно отгоняя невеселые мысли, и сказал:

– А сзади… Второй сторож был за два года до Берлина. Сталинская гнида из заградотряда.

Он снова тряхнул головой и, еще раз оглядев меня, спросил:

– А тебя где? Судя по твоему возрасту – Чечня?

– Она самая, – коротко ответил я, и тут мне стало так кисло от собственных слов, что я с фальшивой озабоченностью сказал:

– Чего-то меня сегодня весь день на горшок тянет… Схожу-ка я на сон грядущий.

Выходя из купе, я оглянулся и увидел, что Наташа, лежавшая на верхней полке, проводила меня очень недобрым взглядом. Я незаметно пожал плечами, дескать – а что я мог ему ответить, про жизнь свою корявую рассказ начать, что ли?

И, выйдя в узкий качающийся коридор, я задвинул за собой дверь.

Я ехал в Ижму уже в третий раз.

Впервые меня везли туда этапом, в «Столыпине», и, понятное дело, никакого удовольствия в этом не было. Потом я отправился на ту же самую зону по доброй воле генерала Арцыбашева и с его шестеркой на хвосте и опять же без всякого удовольствия. И вот теперь я снова направлялся туда же и опять не по своей воле, а в силу обстоятельств, которые были гораздо сильнее меня.

Еще в каирском аэропорту, когда мы с Наташей ждали рейса на Москву, она заговорила со мной о наших делах, и мы пришли к соглашению.

Соглашение было очень простое.

Когда начнутся решительные действия, Наташа будет на моей стороне и, если в этом возникнет необходимость, будет стрелять по своим. Понятное дело, Губанов со спецами был для нее теперь такой же свой, как и для меня, но она сказала именно так – «по своим».

Ну, по своим, так по своим.

Это меня не касается, но то, что в нужный момент Губанов получит нежданку от Наташи, которую считает своей послушной игрушкой, было приятно. Пусть он не думает, что является повелителем жизни любого, кто попал в его грязные лапы. Кроме того, если начнется пальба, то лишний ствол в мою пользу не помешает. А дальше, если все обернется так, как надо, я отдам ей один из германских банков. Там, в Дрездене, камней было где-то миллионов на двадцать пять, и, когда Наташа поставила мне такие условия, я не упирался ни секунды. Все равно ведь при других вариантах я терял или эту сумму, или все вообще. Так что для того чтобы договориться, нам вполне хватило тех нескольких минут, которые ушли на то, чтобы пройти по летному полю и подняться по трапу аэробуса.

Повернувшись на спину, я закинул руки за голову и уставился в потолок.

И чем больше стыков отщелкивали колеса, чем ближе было поселение староверов, тем беспокойнее становилось у меня на душе. Как я буду говорить с теми, от кого увез Настю, как буду смотреть им в глаза – я не представлял. Что скажу братцу Игнату, старице Максимиле? Как буду объяснять, что я не развращал и не убивал Настю?

Со старцем Евстратом – дело другое.

Тут чистый бизнес и никаких переживаний – надо спасать Алешу, и все дела. И, между прочим, то, что я расскажу Евстрату, как выглядит Коран, а главное – где именно он находится в пещере, послужит надежным подтвержденим того, что я приехал именно за тем, о чем буду говорить. Ну, еще Алеша рассказал мне некоторые вещи, о которых известно только ему и Евстрату, так что в доказательствах у меня недостатка нет. Я ни минуты не сомневался в том, что получу этот долбаный Коран и привезу его, куда надо.

А вот что касается отношений с поселенцами…

Понятное дело, они не будут ломать мне ребра и отрывать голову за то, что произошло с ними по моей вине, христиане все-таки! Хотя, честно говоря, если бы они сделали это, то были бы правы. Но совесть, а она, оказывается, «ще не вмерла» за годы моих приключений, мучила меня не хуже, чем та лисица, которая грызла грудь какому-то древнему греку. Ведь и похищение Алеши с Аленой было, по большому счету, тоже на моей совести.