Александр Золотько - Под кровью — грязь

Бес, наконец, сообразил, что это Жук подписался за него.

– Вставай, урод, – крикнул Жук, не вылезая из машины, – убью.

Бес вскочил и бросился бегом к дипломату. Чемоданчик отлетел немного в сторону, ручеек крови не дотянулся до него. Бес ухватился за ручку.

Получилось. Неожиданно гулко ударил одиночный выстрел, полу шинели что-то дернуло. Бес оглянулся и с ужасом увидел, что один из охранников еще был жив. С перебитыми ногами он упал почти к самому фольксвагену и Жук, добивая остальных, его не заметил.

Охранник лежал на правом боку, стрелять ему было неудобно, и первую пулю он послал мимо.

Не соображая, что делает, Бес бросил дипломат. Раненый закричал – дипломат попал по раздробленным коленам. Бес прыгнул вперед и ногой ударил лежащего в лицо. Тяжелый сапог с хрустом впечатался в плоть.

От удара лопнули тонкие кости носа, осколки вошли в мозг, и тело охранника забилось в судорогах. Бесу показалось, что охранник пытается сопротивляться, и ударил снова, на этот раз в висок. Кость с влажным треском просела.

– Да хватит тебе, – заорал Жук, – бери бабки и в машину.

– Я сейчас, сейчас, – крикнул Бес.

Жук заметил, как дверь клуба приоткрывается, и выстрелил по ней из своего автомата.

– Быстрее!

Бес поднял чемоданчик. Ручка была липкой и теплой. Держа автомат в левой руке, а дипломат в правой, Бес оббежал фольксваген. Его водитель с залитым кровью лицом, так и не успевший ничего предпринять, сидел, откинувшись на спинку сидения. Осколки лобового стекла усыпали все в машине.

Бес вскочил на заднее сидение жигулей и захлопнул дверцу. Его, наконец, начало трясти. Мотор взревел.

– Выберемся – хлебало разворочу, – не оборачиваясь, прорычал Жук, – на ногах, мудила, не стоишь.

Бес неожиданно засмеялся. Выкрутился. Твою мать, выкрутился. Бес попытался замолчать, но это было выше его сил. Он захлебывался истерическим хохотом, пока машина петляла по закоулкам. В проходном дворе Жук резко затормозил, выскочил из машины и, рванув дверцу возле Беса, наотмашь врезал по искаженному лицу.

Смех оборвался. Жук за шиворот вытащил Беса из машины, втолкнул в машину Палача, которая как раз притормозила рядом, бросил следом оба автомата и дипломат и сел рядом с Палачом.

– Шинель, – спокойно сказал Палач.

– Чтоб тебя, – взвыл Жук.

– Я сейчас, сейчас, – засуетился Бес, стащил шинель и, открыв дверцу, выбросил шинель и шапку наружу.

Уже после того, как машина выехала на оживленный проспект, Бес ткнул Жука в плечо и сказал недовольным тоном:

– Губу разбил, козел.

… и об стену разбилось что-то стеклянное. Гаврилин застонал. Окончательно проснувшись, он осознал, что уже довольно долго сквозь сон слышал шум семейного скандала.

Не то чтобы мне хочется влазить в семейные дела соседей, подумал Гаврилин, но просыпаться дважды за последние… Сколько на этот раз выделили ему на подремать?

За стеной закричала соседка. Терпение ее уже лопнуло, она убьет этого ублюдка, а потом покончит с собой, а потом всем расскажет, как это было, и как ее сын поступает с родной матерью, и как он после этого будет людям в глаза смотреть…

И так изо дня в день. Постоянство привычек свидетельствует о постоянстве характера. В данном конкретном случае регулярность скандалов с битьем посуды и криками свидетельствовало о постоянстве характеров великовозрастного сына соседки.

Гаврилин подергал двумя руками волосы на голове. Он же не просит многого. Он просто хочет немного поспать. Вот сейчас пойду, вынесу дверь в соседской квартире, возьму придурка за шкирки, или нет, просто с ходу приложу его по яйцам, или… Гаврилин даже сел на постели. И чуть не открыл глаза.

Как же, как же, стоит только прикоснуться к Дюне и мать, которая за секунду до этого была готова сама его разорвать, примется выцарапывать глаза обидчику. Гаврилин видел уже дворе подобную сцену.

Пора бы уже привыкнуть к этому. Давно пора. Три месяца как он въехал в свою однокомнатную квартиру. В свою. Гаврилин хмыкнул и снова попытался открыть глаза. Это для окружающих квартира его. За все платит контора. Со своей нынешней зарплатой он на однокомнатный дворец собирал бы денег лет пять, при условии, что господь регулярно подкармливал бы его манной небесной.

– Будь ты проклят! – материнская ласка не имеет преград, голос ревизора трамвайного управления легко проник через бетон стен.

Дюня либо молчит, либо бормочет что-то себе под нос, сквозь стену не слышно. И что может сказать в свое оправдание подсудимый?

Гаврилин отбросил, наконец, одеяло и встал. Не открывая глаз. У него такое состояние называлось «поднять подняли, а разбудить не разбудили». Ногой нашарил тапочки возле дивана, обулся и, шаркая шлепанцами, двинулся в ту сторону, где должна была иметь место дверь.

Где-то здесь должен быть стул, подумал Гаврилин, и стул с грохотом отлетел в сторону. Голенью, прямо костью об деревяшку. Глаза Гаврилина открылись сами собой, взору его предстал опрокинутый стул и одежда, разбросанная по полу.

Гаврилин потер ногу, поднял стул, отряхнул одежду и снова повесил ее на спинку стула. В комнате его царил полумрак, в равных пропорциях смешанный с бардаком, сказал сам себе Гаврилин. Если верить старой истине, что по комнате можно судить о хозяине, то Гаврилин неряха, лентяй или инвалид первой группы с полной утратой трудоспособности.

Это ж надо довести комнату до такого состояния. Руки хозяину мало поотрывать за такое. Поймаю – убью, пообещал себе Гаврилин.

Кстати, о часах. Гаврилин посмотрел на циферблат и понял, что ощущения ему не соврали. Снова час на сон. Восемь утра на дворе.

А вот интересно, громко спросил себя Гаврилин, воду горячую сегодня дают или нет? Лучше бы дали. Гаврилин остановился в коридоре перед зеркалом, оставшемся от прежнего владельца.

Привет, Саша. Отражение промолчало. И правильно, и нечего здороваться с заспанными мужиками, которые в голом виде слоняются по квартире. И отражение, кстати, тоже выглядело неважнецки. Пора стричься. Уже недели две как пора. И бриться. Уже дня два как пора. И мыться.

Вот сейчас если не будет горячей воды, возьму и выкупаюсь под холодным душем. Под ледяным, с угрозой пообещал Гаврилин зеркалу. Отражение снова проигнорировало его, и Гаврилин повернулся к зеркалу спиной. Вот так и сходят с ума. Съезжают.

Вот так вот просто ходит среди людей, в общем-то, как нормальный, а пришел домой, закрыл за собой дверь и через пятнадцать минут уже разговаривает со своим отражением. Или просто сам с собой.

Гаврилин щелкнул выключателем и вошел в ванную. Раньше эта плитка была белого цвета. Она и сейчас белого цвета, поправил себя Гаврилин, если ее отмыть.