Максим Шахов - Кроссворд для негодяев

– Матросов об этом наверняка знал…

– Об этом все знали. Этот бывший начальник был очень общительным и постоянно поддерживал связь с прежними коллегами. Говорят, многие ему завидовали…

– Уже не будут. Ладно. С этим ясно. Молодцы. А что с их убежищем?

– Кое-что наклюнулось, – сказал Беляев. – Слушай, я тебе тут бутербродов принес, ты не против, если я один оприходую? Жрать хочется – жутко.

– Конечно, конечно, – кивнул Логинов. – И ты, Степан, бери, не стесняйся.

– Спасибо, я не хочу, – отказался Захаров, сглотнув слюну.

– Бери, – повернулся к нему Беляев. – Его тут накормят, а мы так и будем голодными зевать по совещаниям.

– Каким совещаниям? – насторожился Виктор.

– О! Ты не знаешь? Этот Уткин – просто какой-то маньяк. Одно расширенное совещание уже провел в половине шестого, как только приехал, а на девять назначил еще одно. Мраки!

– И вас тоже таскают?

– Всех. Даже военком пускал пузыри. А оно ему надо?

– Боже, боже… – сказал Логинов. – Так что там наклевывается?

– Значит, – вытер губы Захаров, проглотив бутерброд почти целиком, – считай, полночи проскакали зря – народ спит, а ГИБДД эту красную «семерку» ни разу не засекало. Да оно и понятно – Матросов знал город как свои пять пальцев, к тому же у него была рация, а ездил он, судя по всему, в основном ночью…

– В общем, – перебил капитана Беляев, – поперлись мы на это совещание, я там слегка поспал, а когда вышли – зашли к эксперту… Слышь, Виктор, там всего один бутерброд остался – на фига он тебе?

– Бери, я себе найду.

– Эксперт, – продолжил тем временем Захаров, – когда возился с покрышками, не обратил на это внимания, а потом сообразил, что это может быть важно. На дисках колес и на днище «семерки» – следы суглинка. Это такая горная порода…

– Я знаю, что такое суглинок.

– Так вот. В окрестностях Ипатьевска он местами выходит на поверхность только с южной стороны. Там три садово-огородных общества – «Гидравлика», «Коноплянка» и «Рассвет». В «Рассвете» – дачи начальства, скорее не дачи, а особняки. Главное, там есть телефоны. Мы прикинули по времени – все совпадает, если они выехали оттуда в восемь вечера, то должны были подъехать к спецуправлению как раз тогда, когда вы их накрыли.

– Поиски организованы?

– Да. Мы тут же доложили обо всем комиссии. Уткин занялся лично.

– Ну, дай бог, – сказал Виктор. – Молодцы. Отпечатки в Москву отправили?

– Да. И фотографии убитого. Успели. Сейчас сяду писать отчет, – вздохнул Захаров. – В трех экземплярах. Дело у меня забрали…

– А мне нужно на Московскую, – поднялся Беляев. – Велели бдить неотлучно, а то еще кинутся… Наверное, пресс-конференция уже заканчивается.

– Какая пресс-конференция?

– Не пресс-конференция, а брифинг. Уткин дает сейчас в управлении, а то бы мы не вырвались. Будет демонстрировать перед камерами кирпич и все остальное.

– А! Представляешь, Кабанова вчера показывали по телевидению! Рассказывал про борьбу с организованной преступностью. Говорят, щеки раздувал – что хомяк. Только эта Тарасюк его подставила. Разнюхала что-то насчет покушения и дала такой комментарий, что Уткин ее чуть не придушил. Сидит сейчас под домашним арестом, до окончания работы комиссии, так что тебе еще повезло. Все, мы погнали!

– Давайте, – сказал Логинов. – Счастливо. Если что, позвоните. Спасибо за бутерброды…

– Взаимно, – оглянулся в двери Беляев и едва не налетел на рыжую докторшу. – Ой! Извините! Давай, Логинов, не теряйся, я тебе почти завидую!

В пять минут десятого – с небольшим опозданием – в палате Виктора состоялся консилиум. Медицинские светила Ипатьевска долго и вдумчиво осматривали его задницу и переговаривались между собой на каком-то особом языке, отдаленно напоминающем латынь. Из всех слов Виктор понял только два – «анус» и «прогнозус».

Удалились члены консилиума так же неожиданно, как и появились, и какое-то время Виктор пребывал в некотором замешательстве. Потом плюнул, осторожно натянул трусы и как раз собрался перекурить у приоткрытого окна, когда в палату заглянула рыжая докторша. Она уже переоделась во все цивильное и даже подвела губки.

– Зашла попрощаться, – сообщила она. – Консилиум постановил, что послеоперационный процесс протекает нормально. Так что жить будете. Выздоравливайте. Я пошла отсыпаться. Теперь у вас будет лечащий врач – мужчина, как вы и хотели.

– Спасибо, – сказал Логинов. – С меня причитается. Мужу – персональный привет.

– Хорошо, передам. Курить – лучше в туалете. В палате не положено.

– Ага, – кивнул Виктор, дождался, пока докторша прикроет за собой дверь, и, прикурив сигарету, высунулся в окно.

После спертого воздуха палаты влажный и прохладный утренний воздух Логинов вдыхал с не меньшим наслаждением, чем дым сигареты. Подставляя лицо под бодрящие порывы ветра, он так увлекся, что не заметил, как в палату кто-то вошел.

Это была пожилая уборщица. Незлобливо выругав Виктора за сигарету и припугнув заведующим отделением, она принялась мыть пол и протирать пыль. Виктор тем временем по стенке добрел до туалета, заодно пообщался там с каким-то мужиком с грыжей, которому было скучно, и все так же по стенке вернулся.

Уборщица еще немного погремела оконными рамами и гордо удалилась. Виктор поднялся, прикрыл за ней дверь, вернулся к окну и наконец-то сделал то, о чем думал уже давно, – позвонил дочке. Из-за атмосферных условий или благодаря географическому месторасположению корпуса, но связь была вполне сносной – намного лучше, чем из гостиницы.

Трубку по закону подлости, конечно же, взяла теща. Иногда Виктору казалось, что она телепатическим способом предугадывает его звонки и потом прется через всю Москву только для того, чтобы ехидно сказать:

– Асенька, внученька, подойди, пожалуйста, к телефону, твой отец объявился. Бедная девочка…

– Агриппина Павловна! – как всегда не удержался Логинов. – Я же вас просил не называть Асю «бедной девочкой»!

Он понимал, что это глупо, но нарочитое сюсюканье бывшей тещи и фальшивые интонации действовали на него, словно красная тряпка на быка, и он неизменно ввязывался в ненужный и бесполезный спор.

– Извините, Виктор Павлович, но я сама – мать. В одиночку, без посторонней помощи вырастившая свою дочь и – заметьте! – вырастившая ее для вас, не могу без содрогания и боли смотреть на малюток, покинутых…

– О господи! – прошептал Виктор, тупо уставившись в окно. На темы детства и материнства, в особенности о несчастных малютках, покинутых своими родителями, Агриппина Павловна могла распространяться не то что часами, а сутками. Иногда Виктору казалось, что она специально пишет эти гневно-обличительные речи по ночам, а потом старательно заучивает их наизусть лишь с одной целью – отравить ему и так не очень частые моменты общения с дочкой.