Б. Седов - Один против всех

Это был первый бой, где мы с Годуновым прикрывали друг друга. Не скажу, что после этого мы стали друзьями, но работали в постоянной сцепке и оттого сошлись друг с другом. Хотя он, моложе меня годами, был уже капитаном и на парадной фотографии награды плотно закрывали его широкую грудь. За любовь к орденам, или цацкам, как называлось это в офицерской среде, товарищи прозвали его «Брежневым», предрекая, что к пенсионным годам капитан Годунов обгонит маршала Брежнева по числу и суммарному весу наград. Каждый раз, возвращаясь с задания, Годунов притворно вздыхал - блин, опять мундир портить! - имея в виду новую дырочку под очередной орден…

Потом я получил новое назначение - комвзвода разведки в один из полков Кабульского гарнизона, и была положенная в таких случаях отвальная, и когда мы с Годуновым вышли перекурить из штабной палатки, где был накрыт стол, Саша меня спросил:

- А как у тебя с памятью, Леха?

- Не жалуюсь.

- Три телефона запомнить сможешь? Вот так, с ходу, не записывая, и на всю жизнь?

- Наверно, смогу, - ответил я, и уже неуверенно добавил, - попробую…

Так, у входа в штабную палатку, под перебор гитарных струн майора Зайчика и хриплый прокуренный голос трижды разжалованного вечного лейтенанта Попова, Саня Годунов продиктовал мне три телефонных номера, два питерских, один - московский и добавил:

- Война кончится, Леха, и по одному из этих номеров ты меня сможешь найти, а если меня не будет, привет от Кастета передашь, я пойму…

* * *

Окончилась позорная война. Я долечивался в госпитале Бурденко, ранение было хоть и полостным, но не тяжелым, военврач Серега Ладыгин, ставший потом моим другом и погибший уже в мирном, готовящемся к юбилею Питере, вовремя сделал мне нужную операцию в Кабульском госпитале.

Потом меня перевели в Москву, где выгоняли из моей спины последние, самые мелкие осколки. Я давно был ходячим и проводил большую часть времени не в палате, а на сестринском посту или в курилке, где собирались и травили байки такие же, как и я, афганцы.

В один из дней в соседнюю палату привезли новичка. Палата называлась генеральской, из-за того, что была одноместной, с хорошей, удобной мебелью, телевизором и холодильником. Но бойцы пациентам генеральской палаты не завидовали, потому что надолго больные там не задерживались, большей частью покидая палату ночью, на каталке, с головой укрытые белой, с фиолетовым госпитальным штампом простыней.

Однако новый постоялец комфортной палаты действительно был генералом, потому что так обращался к нему персонал, и, похоже, шел на поправку - через пару дней индивидуальный пост из палаты сняли, все чаще слышался включенный телевизор, и пошел к генералу поток посетителей. В большинстве - людей в штатском, но были и офицеры в немалых чинах, погоны под белыми халатами были не видны, но сопровождали посетителей офицеры не ниже полковника, причем полканам приходилось большей частью сидеть в коридоре, изредка передавая в палату какие-то бумажки.

Как-то раз, возвращаясь ночью с сестринского поста, я не удержался и заглянул в открытую дверь генеральской палаты. Человек, сидящий в кресле перед телевизором, показался мне знакомым, хотя половину лица и левый глаз скрывала свежая марлевая повязка.

- Товарищ генерал! - негромко окликнул я его.

Генерал обернулся, грозно посмотрел единственным зрячим глазом и… рассмеялся.

- Кастет? Ты?

- Так точно, товарищ полковник, - ответил я, потому что передо мной был полковник Гонта, командир офицерской спецроты, давшей мне путевку на Большую Войну.

- Закрой-ка дверь, Кастет, - сказал полковник Гонта, убавил телевизионный звук и вытащил из генеральского холодильника запотевшую бутылку водки. - Ты что в госпитале делаешь? Морду отъел, хоть сейчас на амбразуру.

- Сестричек трахаю, товарищ генерал!

- Эх, как бы мне на такую должность устроиться! А если серьезно? Тебе функциональные обязанности водку пить позволяют?

Я вкратце рассказал о своей афганской службе, о последнем ночном бое, ранении и, наконец, спросил об офицерах роты.

Генерал налил по полному стакану и сказал:

- Не чокаемся!

Выпили, не чокаясь, помянули погибших и я, отдышавшись от подзабытого вкуса водки, спросил:

- Кто?

- Все, - коротко ответил генерал и налил еще по полной. - Мы последними уходили из Афгана. Ограниченный контингент весь ушел, а мы все сидим, боевую задачу выполняем, мать ее… А по-простому, хвосты подчищаем, что после наших генералов остались, чтобы все было шито-крыто, и комар, ети его мать, носа не подточил…

Генерал снова выпил, занюхал рукавом адидасовского костюма, посмотрел на то, как я осторожно пью свой стакан, констатировал:

- Отвык Кастет от боевой жизни, - и достал из холодильника непочатую палку твердой колбасы, хлеб, пачку масла. - Закусывай, Алексей. Тебя же Алексеем зовут, не ошибся?

- Так точно, Алексеем.

- А меня - Иваном, ты только при других меня Ванькой не кличь, а так, между собой - можно, позволяю тебе своим генеральским позволением.

- Так что с ротой случилось, товарищ генерал? - после двух стаканов я был еще не готов называть генерала Ваней.

- Нас эвакуировали на двух вертушках и меня буквально с борта сняли, срочно, по рации, приезжай, полковник Гонта, в Кабул, в советское посольство. Рота в Союз полетела, а я - в Кабул, на БМП с двумя прапорами, так и получилось, что от всей спецроты остались только генерал, два прапорщика и капитан Годунов, который в это время свое очередное секретное задание выполнял и в расположении роты его не было. Но знаешь, Алексей, что самое-то странное - никто меня в посольство не вызывал, там даже военпреда в тот день не было, в Москву он летал по каким-то своим делам… А вертушки моджахеды сбили совсем недалеко от нашего лагеря, так до сих пор бойцы там и лежат. Непохороненные…

Генерал снова потянулся к бутылке, а у меня в мозгу вдруг всплыли три телефонных номера - один московский и два питерских - те самые, что сказал мне у входа в штабную палатку капитан Годунов в последнюю ночь моей службы под командой полковника Гонты.

* * *

Выйдя из госпиталя, я сразу позвонил по московскому номеру капитана Годунова. Трубку сняла девушка, с казенной вежливостью выслушала мою просьбу позвать к телефону Сашу Годунова, доложила, что его сейчас нет, и спросила, что нужно передать. Все это напоминало давно заведенный обмен условными фразами, и я нехотя оставил телефонистке привет от Кастета, выслушал - «Хорошо» - прозвучавшее, как уставное «Так точно!» - и с неясными мыслями повесил трубку.

То, что Годунов человек непростой и работает скорей всего на «контору», было ясно еще в Афгане, но там - дело другое, пуля, как известно, дура, и не выбирает, какого цвета у тебя погоны и что написано в послужной книжке офицера. Однако к «конторским» в войсках отношение было известное, считали их всех до одного стукачами, дружбы с ними не водили, а особистов сторонились, как черт ладана.