Александр Новиков - Охотник

Как она сказала в последний раз? – Уезжай! Уезжай и не возвращайся больше… я устала тебя ждать, капитан. Я выхожу замуж.

Из трубки потекли гудки. Набатно ударила капля в раковине: капп! Забормотал во сне Чапов.

– Алло… алло, говорите… вас не слышно, – произнесла трубка ее голосом.

– Это я.

Тишина в трубке… в мире – тишина… капп!

– Господи! Это – ты? Где ты? Откуда ты звонишь?

– Я…

– Приезжай.

– А… твой муж?

– Немедленно приезжай. Слышишь? Приезжай немедленно, капитан! Я жду тебя. Если ты не приедешь, я сойду с ума.

Он поймал частника, сказал: на Лиговку, мастер. "Мастер" – шустрый, с бородкой "а-ля Троцкий" – сказал: тяжелый ночной бомбардировщик к вашим услугам, сэр. Таксу знаете? Гурон упал на продавленное сиденье, закурил. Разбитая "копейка", дребезжа, рванулась по проспекту Науки.

Ночной, залитый лунным светом, город летел навстречу автомобилю. Рассеченное косой трещиной лобовое стекло таранило плотный воздух. Воздух влетал в салон, шевелил волосы.

– Где сейчас можно купить бутылку шампанского? – спросил Гурон.

– Можно прямо у меня, сэр.

– По тройной цене?

– Ночная такса, сэр… водочка подешевле.

– Давай.

– Прямо щас изволите?

– Водку давай сейчас.

– Как скажете… но бабульки вперед. Времена, знаете ли, такие, что…

– Знаю, – перебил Гурон. – Теперь уже знаю.

Водила хмыкнул, остановился на набережной и вышел из машины. Открыл багажник. Гурон смотрел на Неву… по лунной воде плыл буксирчик. На низкой мачте горели два огонька – красный и зеленый.

Хлопнула крышка багажника, водила вернулся, принес бутылку шампанского и водку.

– Хорошо бы расплатиться, сэр… времена, знаете ли…

Гурон, не глядя, сунул ему несколько купюр… водила посмотрел искоса, ничего не сказал, пустил двигатель.

Гурон сорвал с бутылки беленькую "бескозырку", по машине поплыл запах разведенного спирта. Он сделал глоток из горлышка, сунул бутылку во внутренний карман. Город стремительно набегал на автомобиль, желтые вспышки светофоров предупреждали о беде. Лунный свет обжигал кожу наждаком.

– Где сейчас можно купить цветы? – спросил Гурон.

– На Московском вокзале – без проблем.

– Тормознешь.

На Гончарной водила остановился, сказал:

– Цветы, сэр. – Гурон взялся за ручку дверцы. Водила добавил: – Но сначала не худо было бы подбить окончательный расчет… времена, знаете ли…

Заниматься расчетами-расплатами не хотелось – Гурон матюгнулся, расстегнул браслет и снял с руки часы: держи залог, зануда… я быстро.

Он выпрыгнул из машины, пересек Гончарную… за спиной зарычал двигатель, и "копейка" стремительно рванула по улице, унося оплаченное шампанское и подаренные Грачем швейцарские часы. Гурон ринулся наперерез, но не успел. Он проводил удаляющийся автомобиль взглядом, сплюнул и пробормотал: ночная такса… ночная такса, мать твою… времена нынче, знаете ли…

На вокзале он купил желтые хризантемы, заплатил сумму, которая еще три года назад казалась совершенно фантастической, и пошел пешком.

Вероника открыла дверь и сделала шаг назад. Большая прихожая, оклеенная красноватыми обоями под кирпич, освещенная несколькими бра в красных абажурах, казалась зевом огромной печи, входом в преисподнюю… Хозяйка преисподней – миниатюрная рыжеволосая женщина в красном до полу халате – стояла и смотрела на Гурона зелеными глазами. В ее правой руке дымилась длинная сигарета. Он протянул цветы.

– Желтые хризантемы, – сказала она глубоким грудным голосом. – Желтые…

Сквозь щель в шторах тек лунный свет… в этом нереальном свете лежали на полу спальни хризантемы. Вероника перевернулась на живот, потянулась за сигаретой. Огонек зажигалки осветил лицо без косметики, морщинки в углах глаз, миниатюрный кулончик – символ Водолея – на золотой цепочке. Огонек зажигалки погас, вспыхнула сигарета.

– Зачем ты приехал? – спросила Вероника.

– Ты сказала: немедленно приезжай.

– Когда я говорила: не уезжай, – ты меня услышал?

Он сел, взял со столика пачку "мальборо", спросил:

– Ты замужем?

– Была… зачем ты позвонил?

– Извини, – сказал он и поднялся.

– Куда ты?

– Хочу поставить цветы в воду… погибнут.

– Ставь-не ставь – все равно погибнут.

Он не обратил внимания на эти слова, подобрал цветы с полу и вышел.

В кухне он положил цветы в раковину, открыл кран с холодной водой. Потом опустился на стул, прикурил и долго смотрел, как сигаретный дым растворяется в лунном свете.

Вспыхнуло электричество, Гурон повернул голову – в двери стояла Вероника. Молочно-матово светилась кожа под незапахнутым халатом.

– Выпьем за встречу? – спросила она.

– Да… да, конечно. Я вез шампанское, но… меня ограбили.

– Тебя? – спросила она, широко раскрывая глаза. – Тебя ограбили?

– Но у меня есть водка, – торопливо произнес он, понимая, что говорит что-то не то.

Вероника опустилась на табуретку, стряхнула пепел с сигареты и засмеялась.

– Почему ты смеешься?

Она продолжала смеяться, и в этом смехе было что-то неправильное.

– Почему ты смеешься?

Она смахнула слезинку, затушила сигарету и сказала:

– Какая водка? Ну какая водка, Жан? Мы будем пить виски. Мне подарили замечательный шотландский виски… горе ты мое!

– А кто тебе подарил?

– Да какая разница? – беспечно произнесла она. – Мы просто будем пить хороший виски.

– Виски – он? – зачем-то спросил Гурон.

– О, господи! О чем ты спрашиваешь!.. тебе это надо?

– Не знаю.

– Вообще-то, согласно нормам русского языка, виски – несклоняемое существительное среднего рода, то есть – оно. А вот Вертинский считал, что виски – это он. Я больше верю Вертинскому.

– Кому?

– Александру Николаевичу Вертинскому. Он пел: "Как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и пить простой шотландский виски".

Вероника посмотрела на Гурона долгим-долгим взглядом и сказала:

– Сейчас мы с тобой, Жан, будем пить виски. Я принесу, а ты пока достань бокалы… помнишь, где стоят?

Гурон помнил. Он поднялся с табуретки и вдруг подумал, что совершенно гол… раньше он не стеснялся наготы в присутствии Вероники, а сейчас вдруг…

– Что это? – спросила она за спиной.

– Что? – произнес он, оборачиваясь.

– Что это? – глухо повторила она, с ужасом глядя на Гурона… на рваные багровые рубцы на левом боку и ноге. Он понял, почему ему мешает собственная нагота.

– Это? Это… немного не повезло – упал, – сказал он правду… почти правду… маленькую-маленькую долю правды. Вероника закрыла лицо руками и заплакала – жалобно, по-бабьи. Он присел рядом, обнял за плечи и стал успокаивать, что-то шептать в ухо. Сам понимал – ерунду, банальщину… ее тело под халатом вздрагивало. Хотелось как-то пожалеть, но он давно забыл, как это делают.