Евгений Сухов - Побег

Надо было что-то делать. Надо что-то менять.

Сержант выскочил из автобуса в душный лос-анджелесский вечер. Он крепко сжимал в руке чемоданчик, где таился разобранный карабин. Взять бы этот чертов чемодан да и зашвырнуть в первый попавшийся мусорный бак. Но ведь от этого легче не станет. Сержант махнул проезжающему мимо такси. Машина остановилась. Он молча залез на заднее сиденье и, назвав район, уставился в окно, про себя отчаянно матерясь.

— Из наших, что ли? Из эмигрантов? — неожиданно по-русски спросил таксист. Сержант удивленно вскинулся.

— Это что же, у меня на физиономии написано? — Злобно бросил он.

— Да нет, в глазах, — улыбнулся таксист. — Во взгляде. У наших, советских, особенный взгляд.

— И какой же? — поинтересовался Сержант, рассматривая регистрационную карточку водителя. Эндрю Шевченко. Андрей, что ли, Шевченко.

— Какой? Виноватый. У наших здесь всегда взгляд виноватый.

— Да? И почему же?

— А хрен его знает. Такое впечатление, что русские здесь оказались не по делу. Потому и боятся, что их в любой момент вытурят. Вот и виноватятся. Ты сам-то небось по гостевой визе въехал — да и связался с какой-нибудь брайтонской американской евреечкой с «зеленой картой». Пообвыкся, расписался с ней, а потом, когда все устаканилось, смылся сюда. Вот отчего у тебя взгляд виноватый. Ну что, угадал?

Сержант хмыкнул.

— Почти. Только я связался с хохлушкой. — Таксист захохотал.

— В мой огород камушек, земляк! А я тебе так скажу: мы, хохлы, тут лучше приживаемся, чем русские. Почти у каждого, кто сюда рвет с Украины, родственники найдутся в Канаде. Так они помогают. А русские тут чужие. То есть настоящие русские — а не представители многонационального советского народа, которых в Америке называют «русскими». Русским тут делать нечего. И бульбашам тут не жизнь. Разве что за самую грязную работу браться. Вот армяне да грузины — те себя находят!

— А у тебя что ж, работа чистая? — разозлился Сержант. — Ты что, працюешь за баранкой с большой радости?

Таксист снова весело рассмеялся.

— А что. Я в Харькове пять лет в такси, и тут сразу получил работу по специальности. — Таксист обернулся. — А сам-то работу имеешь? В России чем занимался? Давно тут?

Сержант ответил не сразу. Его снова одолели мрачные мысли. Скажи он этому говоруну, что в эмигрантах ходит уже лет двадцать — тот не поверит. Да и с чего ему верить? Сержанту уже доводилось слышать, что хоть он в Америке давно «свой», все равно что-то неуловимо российское, если не сказать советское, в нем все равно угадывалось. Не вышиблось. Закостенело.

— Так, случайными деньгами перебиваюсь… Мелкий ремонт помещений. Года три уж.

Машина резко затормозила, взвизгнули шины.

— Приехали! -Эндрю Шевченко высунул голову из окна и пробежал взглядом по фасаду дома. — Я только не пойму, неужели на мелком ремонте помещений можно себе дом купить в таком шикарном квартале?

Сержант молча протянул таксисту две двадцатки.

— А если еще малярить да слесарить, можно и в Голливуде хату отстроить. Учись, студент!

Он махнул отъехавшему Эндрю Шевченко. Ишь ты, сучонок, по взгляду меня вычислил. Что же во взгляде появилось такое виноватое? Он зашагал к своему дому, до которого предусмотрительно не доехал на такси метров восемьсот: мало ли что…

Интересно, Лидка дома или опять шляется где-то? — подумал Сержант, нажимая на звонок входной двери. Через пару минут далеко за дверью послышалось шарканье. Дома красотка, удовлетворенно подумал Сержант.

Лидка открыла дверь и пропустила своего не вполне законного мужа внутрь дома.

— Ну что, Леша, все хорошо? — пропела она. Лидка знала его как Алексея Пирогова.

— Я же дома, значит, все отлично, детка, — бросил Сержант. Он быстро прошел по коридору к себе в комнату, открыл стенной шкаф и поставил чемодан в дальний угол. Лидка зашла за ним следом.

— Хочешь принять душ?

— Хорошо бы.

— Сейчас приготовлю выпить. Тебе как всегда?

— Как всегда. И побольше льда.

Сержант стал раздеваться. Он стянул джинсы, скинул рубаху. Портупею с подмышечной кобурой тихо убрал в нижний ящик комода и запер ящик на ключик. Оставшись в одних трусах, подошел к зеркалу. Ну и видок. Животик уже наметился, складки по бокам. В это мгновение он ненавидел свое тело. Во что я превратился, кем я стал? Мне сорок шесть лет. А чего я добился? Ну, деньги, ну, дом в престижном квартале. Ну, баба есть. А дальше что? Зачем все это? Зачем я здесь — в этой чужой, непонятной, мерзкой стране? Прав был Эндрю Шевченко, сука! Глаза виноватые — потому что живу хрен знает как, точно уркаган в бегах… Тут он снова вспомнил Варяга. Владислав даже если сидит сейчас — то хоть знает, за что. А я что тут делаю?

Из зеркала на него печально смотрели его глаза. Виноватые, во всем виноватые глаза…

Вошла Лидка с широким, толстого стекла стаканом в руке. В стакане весело бултыхался виски. На поверхности коричневой жидкости звякали кубики льда. Сержант взял стакан и жадно припал к краю губами. Высосал почти половину.

— Ты пьешь виски как водку, — насмешливо заметила Лидка. — Не отвык?

— Не привык, — поправил ее Сержант. Он отдал Лидке стакан и двинулся к ванной.

— Никто не звонил?

— Звонил дядя Арик из Нью-Йорка. У них там какой-то хипеш. На бензоколонках.

— Что, сломался их гешефт? Взял их дядя Сэм за жопу?

— Не знаю, — Лидка поджала губы. — А твой-то гешефт не сломался? Что-то, я смотрю, на тебе лица нет. Случилось чего?

Сержант резко обернулся.

— Слушай, детка, не лезь, а? Надо будет, скажу. Все у меня нормалек.

— Ну так ладно, ладно, — насмешливо протянула Лидка с нарочитым одесским акцентом. Она так делала всегда, когда хотела подколоть Лешку.

Сержант повернулся к ней спиной, снял трусы и залез в ванну. Ванна была треугольной формы с новомодными итальянскими прибамбасами — электродвижком для джакузи, направленным душем и водным массажем. И этой ванне было классно трахаться. Сержант включил душ. Когда он повернулся к Лидке лицом, она тут же перевела взгляд вниз. Улыбка тронула ее полные влажные губы.

— Все на месте, — сказала она, игриво подняв левую бровь.

Сержант впервые за вечер улыбнулся. Он заметил, что Лидка смотрит на него глазами оголодавшего ребенка. Черт, не виделись всего сутки, а она уже хочет — горит вся. Нет, точно говорят: одесские — самые е…учие телки на свете. Сколько их ни трахай, им все мало. А Лидка — телка высший класс. Тело у нее — зае…ись. Жопа, бедра, буфера… Да и личиком вышла. Кожа гладкая, а глазищи какие — угольки! Он почувствовал, как под животом у него пробежал огонек, дернулся член.

Лидка тут же отозвалась:

— Просыпается Змей Горыныч! — Она передала Сержанту стакан виски. — Глотни, сладкий мой. Раскочегарь свой локомотив!