Евгений СУХОВ - Оборотень

Варяг нахмурился — когда подозрение в предательстве падало на тех, кому он доверял, его охватывали тоска и отвращение к жизни.

— Но Саша погиб, — напомнил Варяг сердито.

— Ну и что? — хмыкнул Чижевский. — Не вижу никакого противоречия.

Бомбу ему могли всучить под видом любой безобидной вещи — какой-нибудь запчасти к машине, например. Я, правда, приказал ему все такие предметы показывать мне, но он мог не успеть этого сделать или решить, что это не обязательно… И конечно, ему могли навязать бомбу принудительно — деньги, запугивание, шантаж…

— Не верю, — мрачно произнес Варяг. — Саша был порядочный парень. Ты же, Николай Валерьянович, сам его проверял.

— И проверял, и контролировал, — согласился Чижевский. — Но, видно, за всем не уследишь.

— Ладно, приговоры выносить подождем, — сказал Варяг. — Надо восстановить последние дни его жизни — полностью, шаг за шагом. И выяснить, что делали его близкие в эти дни. Возможно, на него каким-то образом надавили как раз через близких. Только вот что, Николай Валерьяныч: работать прошу с максимальной деликатностью. Все-таки человек погиб, мы его не уберегли, с нас и спрос. И насчет джипа тоже поаккуратнее все выясняйте. Пусть лучше хозяева вообще не знают, что они у вас в разработке. А то ведь за подозрения в наших кругах принято отвечать, сам знаешь.

— Хорошо, Владислав Геннадьевич, все понял, — ответил Чижевский.

— Желаю успеха, — сказал Варяг и прервал связь. Беспалый закашлялся и завозился на стуле, стараясь усесться поудобнее.

— Вот так-то я, Тимоха Беспалый, еще совсем пацан, взлетел выше всех на зоне, — с усмешкой произнес старик. — А теперь слушай, что дальше было…

Худшее случилось через месяц, когда в Североуральск приехал товарищ Веселовский в сопровождении офицеров и двух десятков солдат охраны. Он уверенно расхаживал по территории зоны, и если бы не знать, что это один из самых влиятельных людей в советской системе исправительно-трудовых лагерей, то можно было бы подумать, что это новоявленный пахан. Веселовский врос в свою тельняшку, и она подходила ему так же, как иному блатарю золотая фикса.

С Беспалым Веселовский пожелал встретиться наедине. Небольшая каморка, обитая крепкими сосновыми досками, которую на зоне называли «красным уголком», была прокурена насквозь — табачный дым, казалось, въелся не только в стены и потолок, но даже в стекла, за которыми был виден унылый лагерный пейзаж.

Веселовский с силой вмял в жестяную банку недокуренную папиросу, и та, пыхнув дымом в последний раз, погасла под его крепкими пальцами.

— Даже и не знаю, чем тебе помочь, — произнес Веселовский. — Ты тут такое натворил, что расхлебывать придется не только начальнику лагеря, но и мне самому. Что тебе было сказано? Навести порядок! Но не такой же ценой! Честно говоря, я даже и не знаю, что теперь делать… Хотя, если говорить откровенно, я сам не очень жалую всю эту кулацкую публику и ставил бы ее к стенке пачками.

Но для этого нужны соответствующие инструкции.

— Я вор, а не советский начальник и не привык жить по инструкциям, — огрызнулся Беспалый.

— Только за одну такую грубость любого другого я сгноил бы заживо! — повысил голос Веселовский.

— Так что же вы медлите? — усмехнулся Беспалый. — Кликните своих холуев — они мне мигом голову отвернут.

— Даже не могу понять, чем же ты мне нравишься, парень… — вдруг усмехнулся Веселовский. — Может быть, дерзостью? Я ведь сам был таким.

Беспалый чувствовал себя неуютно в этой каморке, тем более что в ней не было отопления. В прошлом году начальник лагеря в одну из лютых зимних ночей посадил в «красный уголок» пятерых проштрафившихся блатных. Только один из них сумел выдержать пятидесятиградусный мороз и выжить, за что впоследствии получил погоняло Бессмертный.

— Что же мне с тобой делать? — почти участливо поинтересовался Веселовский. — Если ты исчезнешь, про тебя никто и не спросит. Тебя же нет! Ты же давно числишься в покойниках. Ты не забыл об этом?

Беспалый с трудом проглотил ком, неожиданно застрявший в глотке. Он прекрасно знал таких людей, как Веселовский: отправить человека на тот свет для них такое же обыкновенное дело, как загасить окурок.

— Нет, не забыл.

— Это хорошо, — хмыкнул Веселовский и бодро продолжил:

— А знаешь, у меня к тебе есть предложение.

— Какое?

— Такое, что ты себя сможешь спасти еще раз… Мне рассказывали, что ты неплохо работаешь ножом. Где ты этому научился?

— Я ведь беспризорник, с детства не расстаюсь с пером.

— Ну так вот, свою вину ты можешь искупить тем, что приведешь в исполнение некоторое количество смертных приговоров. — Веселовский растопырил пальцы обеих рук. — Тогда я оставлю наши условия в силе, то есть ты получишь новый паспорт на фамилию Беспалый и можешь идти на все четыре стороны. Ты согласен?

— Сдается мне, гражданин начальник, у меня нет другого выбора? — буркнул Тимофей.

— Это точно, — заулыбался Веселовский. — Вот мы и договорились. В этом лагере ты больше не останешься и сейчас поедешь со мной.

— Куда?

— Узнаешь, не торопись. Теперь перед тобой открывается блестящая карьера! — Веселовский снова улыбнулся.

За время недолгого общения с товарищем Веселовским Тимофей Беспалый успел убедиться, что этот весьма серьезный человек по пустякам не скалится.

Каждая улыбка Веселовского лично ему. Беспалому, обходилась чрезвычайно дорого: сначала он получил месяц одиночки, потом Веселовский запихнул его на край света. Что же будет на сей раз?

— Не всякий может похвастаться тем, что дважды заглядывал смерти в глаза, да жив остался! Ха-ха-ха! — смеялся высокий начальник.

Беспалый невольно поежился от такой шутки: если кто-то и помогал ему, когда он стоял на краю пропасти, то это явно был не Господь Бог.

Беспалый замолчал и, тяжело откинувшись на спинку стула, прикрыл глаза и как будто задремал. Варяг сидел не шевелясь, ждал, когда Тимофей Егорович передохнет. Было ясно, что рассказ не только утомил, но и сильно растревожил отставного полковника МВД. Да и сам Владислав не мог не проникнуться к этому дряхлому старику сочувствием, смешанным с отвращением. Но странное дело: ненависти к бывшему «куму» «сучьей зоны» он не ощущал. Не только потому, что Беспалый поведал ему о делах давно минувших и забытых — теперь-то кому до них какое дело? — но и оттого, что, как понял Игнатов, сам старик все эти долгие годы душевно страдал от пережитого.

Тимофей Егорович вздрогнул, закряхтел и открыл веки.

— Ну а потом что? — осторожно поинтересовался Варяг, заметив, что рассказчик очнулся.

— А потом… Закончил школу НКВД в Питере. Да и получил назначение обратно в Североуральск. Стал командиром отряда — у Леватого в подчинении. Всю войну на зоне вертухаем и просидел. Не знаю уж, что лучше — если бы на фронт погнали, может, и подстрелили где-нибудь под Вязьмой, а так, видишь, жив еще. — Беспалый тяжело помотал головой, словно отгонял нахлынувшие воспоминания. — В военные годы очень тяжко было. Лагерь опустел — всех почти зеков на фронт забрали в штрафбаты. Содержание урезали, пайку урезали, обмундирования не выдавали. Веришь ли, в лаптях две зимы ходил — сапоги все конфисковали. А как война кончилась, так у нас лафа началась. Сотнями осужденных каждый день зона прирастала. СМЕРШ работал на износ — окруженцы, дезертиры, попавшие в плен, находившиеся на временно оккупированной территории, увезенные на работы в Германию, — кого у нас только не было! Ну и, ясное дело, урки повалили пачками.