Евгений СУХОВ - Оборотень

— Вот мы и определились, Бирюк! — Мякиш не мог скрыть торжества. — Смотрящий должен быть один! Порядок не терпит двоевластия! Мы же, в конце концов, не петухи, у которых может быть и папка и мамка. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты оставался в обиде. Признаюсь тебе, я очень жалею, что мы не смогли найти понимания в самом начале. Мы могли бы стать с тобой друзьями.

— Друзьями, говоришь? — поднялся Бирюк. — Не надейся! Будь смотрящим, но если сучиться станешь… спокойной жизни я тебе не обещаю.

Пойдемте, бродяги, больше нам здесь делать нечего!

— Правда, на том дело не кончилось, — хрипло продолжал Тимофей Егорович, но осекся, голос у него сорвался, на него опять напал приступ кашля, и Владислав терпеливо ждал, пока старик придет в себя. Он встал, открыл холодильник, достал бутылку «Боржоми» и налил стакан. Тимофей Егорович выпил половину, кашель утих. Старик бессильно откинулся на подушки. — Да, совсем я плох. Видать, конец близко. Надо успеть тебе досказать все… Садись, Владислав, слушай. — Он помолчал. — Так вот, теми выборами смотрящего дело не кончилось. Мякиш после того, как зеки его поддержали, решил воспользоваться своей победой поскорее. Ведь выбрали в смотрящие его не единогласно, с маленьким перевесом, да и то благодаря тому, что я троих колеблющихся в карцер спровадил вовремя, — словом. Мякиш решил Бирюка убить. Но поскольку Стасик Бирюк на зоне пользовался громадным авторитетом, он побоялся, падла, это сделать в открытую и своими руками. Он стал потихоньку подбирать себе команду камикадзе — из молодняка, из первоходков, чтобы их напустить на Бирюка. И вот что я надумал тогда. Надумал я устроить Бирюку побег…

— Ты? Бирюку — побег? — изумился Варяг Он вдруг подумал, что старик совсем сбрендил: виданное ли это дело, чтобы «кум» «сучьей зоны» самолично устраивал крупному авторитету побег! — Что-то ты, Тимофей Егорович…

— Думаешь, заливаю? — недовольно, с обидой оборвал его старик. — Ты что же это, так ничего и не понял? На хрена же я с тобой второй день тут толкую? Не заливаю я. Все так и было. Да, Варяг. Когда я понял, что Мякиш свой план по-серьезному обдумал и у меня не было никакой возможности его остановить, я тогда твердо решил, что Бирюка надо спасать. Веришь или нет, но мне тогда подумалось, что, спасая Бирюка, я спасаю Россию — от бандитского отродья. Я в те пару дней, после того как мне эта мысль в голову пришла, многое передумал.

Две ночи не спал. Все думал. Всю свою жизнь дурацкую передумал. Горько было мне, Варяг, очень горько. И втемяшилось мне в башку крепко: надо спасать Бирюка! Нельзя, чтобы такой правильный вор зазря погиб в моей глуши. Выживет Бирюк, вернется на волю — может, через него на Руси больше порядка станет. Тем более что для этого наступил удобный момент. Пришла ему с воли малява…

Бирюк сидел на нарах напротив Муллы.

— Мулла, расскажи мне, что стало с теми ворами, которые уцелели в беспаловской зоне.

Мулла зажал одну ноздрю, а потом с шумом вдохнул в себя «сахарок» — понюшку кокаина, заначенную в кармане лагерной робы.

— А чего тут рассказывать! — недовольно поморщился Мулла. — Тимоха Беспалый уничтожил тогда почти всех воров в законе. Остались только ископаемые вроде меня.

— Мамонты? — улыбнулся Бирюк.

— Ну да, — кивнул Мулла, — можно сказать, что мамонты. А те, кто остался в живых, работали на него, как шестерки на пахана. Ты думаешь, они только плац подметали? Хотя само по себе и это западло! Они опоганили свои руки, данные им для воровства, тем, что чистили сортиры. Вот этого братва им простить не могла, и когда они, закончив свой трудовой почин по организации мебельной фабрики, стали разъезжаться по разным колониям, так блатные перекололи их заточками, как баранов. Лишь немногие сумели уцелеть, да и те, кто не запачкался по жизни. Веселенькая история получилась, не правда ли, Бирюк? — хмуро поинтересовался Мулла.

Станислав посмотрел на старика. Он подумал, что Муллу можно было назвать «железным» — таким же, каким некогда был Феликс, один из создателей советской лагерной системы. Они были похожи не только внешне — оба сухощавые, как породистые борзые, — но и внутренне — ненавидели мягкотелых соглашателей различных мастей и расправлялись с ними одинаково жестоко. Оба имели схожие пристрастия: если Феликс Эдмундович тайком кололся морфием, то Мулла баловался высококачественным кокаинчиком.

Сейчас Мулла получал кайф, и в такие минуты тревожить его было грешно. Пускай поблаженствует старик. После дозы на Муллу напала необычайная веселость — он напоминал деревенского жителя, впервые попавшего на представление в цирк. Немного побалагурив, он лег на шконку, заложил руки за голову и стал разглядывать облупившуюся краску на втором ярусе. Вскоре дурь крепко закрутила его память, унеся в далекую юность: лицо его приняло почти мечтательное выражение.

Мулла пришел в себя довольно скоро. Свесил худосочные длинные ноги и спокойно продолжал, как будто это не он всего лишь несколько минут назад переживал сладостные мгновения:

— Так вот, наш барин по старой привычке приложит максимум усилий, чтобы уничтожить тебя, Бирюк!

Станислав с сомнением покачал головой.

— Мулла, твой уголовный опыт у любого урки вызывает уважение. Может быть, ты посоветуешь мне, что делать?

— А что тут советовать? — Мулла даже не пытался скрыть удивления. В его понимании ответ напрашивался сам собой. — Бежать тебе надо. Бирюк, и чем раньше, тем лучше.

Бирюк нахмурился: такого ответа он не ожидал. Для коронованного вора тюрьма больше, чем родной дом, и бежать из него для уркача считалось почти постыдным делом. Вор досиживает срок, как правило, всегда полностью и покидает порог тюрьмы с последним звонком, а заводить разговор о досрочном освобождении для него так же постыдно, как просить милости у «барина».

Бегут из тюрем те заключенные, которым находиться там совсем невмоготу. Хотя наверняка мысль об удачном побеге свербит каждого зека с настойчивостью дождевого червя, вгрызающегося в рыхлую землю. И каждый удачный побег, позже обрастая массой интересных деталей, превращался в лагерный эпос.

Уходят из лагеря «черти», «мужики», блатные объединяет таких разномастных беглецов — отчаяние. Бирюк помнил случай, когда одному зеку с десятилетним сроком до освобождения оставалось всего лишь месяц, но он, впав в невероятную тоску, ударился в бега. На холодную голову он и сам потом не мог объяснить себе, почему он это сделал — на зоне его не щемили, он пользовался заслуженным авторитетом, да и режим зоны не был для него особенно тяжелым.

Просто он поддался сиюминутному порыву, который всецело охватил его и заставил с риском для жизни перебираться через колючие заграждения, а потом и голодать в тундре.