Стивен Хантер - Гавана

Он имел достаточно опыта, чтобы понять: кто-то стреляет в него из мощного автоматического оружия. Ему захотелось оказаться далеко-далеко отсюда, уткнуться лицом в грудь матери. Но в следующее мгновение инстинкты совладали с охватившей его на эти мгновения паникой, он скатился на пол и пополз к выходу, который, казалось, находился немыслимо далеко, а пулемет выпустил еще одну очередь, пропилив длинную дыру в стене комнаты.

Капитан пинком распахнул входную дверь. Оружие он держал наперевес, и оно торчало перед ним, словно копье сказочного рыцаря, как будто Латавистада хотел таким образом выразить свое презрение к мягкотелости буржуазии, которая не имела сил и решимости, чтобы сделать то, что необходимо, но зато идеализировала революцию, считала ее восхитительной и без памяти любила вольнодумцев, безбожников, карьеристов. Его психопатия резко обострилась, а чресла напряглись от предвкушения экстаза. Он должен был крушить, убивать, уничтожать, чтобы подтвердить свое верховенство в этом мире. Ему был срочно необходим враг.

Первой ему подвернулась полная голая женщина с обвисшими грудями и пухлым животом, выпиравшим над лобком, покрытым густыми курчавыми волосами. Она ела в кухне бутерброд и в крайнем недоумении уставилась на незнакомца. Если бы она испугалась, он, может быть, и оставил бы ей жизнь, но его возмутило то, что толстуха не воздала должное его великолепию, и он буквально разрезал ее пополам при помощи своего семимиллиметрового «мендосы», выпустив целый магазин. Кровь разбрызгалась по всему помещению, с равным презрением окрасив и стену, и пол, и столешницу, и кухонную утварь.

Просто поразительно, как быстро расходуется магазин на двадцать патронов! Латавистада торопливо выдернул магазин из гнезда, достал из кармана другой, вставил на место, защелкнул, повернулся, все так же держа в руках тяжелый — восемнадцать фунтов — пулемет с беспомощно болтавшейся в воздухе сошкой, и принялся палить прямо по стене, за которой должна была находиться соседняя комната.

Как же великолепно все рушилось! Оружие — вот настоящий бог! Повсюду, куда только он ни направлял пулемет, мир взрывался с вулканической яростью, предметы разлетались на куски, подскакивали в последней пляске либо просто испарялись. В комнате стало темно от пыли и дыма. Пули проделали несколько дыр в водопроводных трубах, и оттуда ударили тугие струи воды. Казалось, будто из артерий здания хлынула кровь. Горячие стреляные гильзы, подскакивая со звоном, раскатывались по полу. Все это произвело глубокое впечатление на капитана, считавшего себя скромным орудием осуществления таких вот дел в этом мире.

Ого, снова кончились патроны. Снова прекрасная вещь бессильно обвисла, словно дохлая собака, израсходовав все свои силы в продолжительной судороге. Он деловито опустился на одно колено — от сотрясений оружия заныло плечо, — отодвинул защелку, торчавшую из корпуса рядом с магазином, выдернул рожок, достал из кармана другой, вставил его в замок, услышал четкий щелчок, протянул руку вперед и передернул затвор с четкими звуками «снаппити-снап-снап».

Он выпрямился. Ну а теперь, где же этот cabrone? Куда сбежал этот щенок? Иди к папочке, малыш. У папы есть для тебя славный сюрприз. Иди, иди, сынок. Тебя ждет сюрприз.

«Ну что, он отстрелялся?» — гадал Фрэнки. Ему нисколько не хотелось попасть под пулю своего доброго друга капитана, который, похоже, спятил, дорвавшись до стрельбы из пулемета. Он громил все. Так всегда поступали люди определенного сорта: врывались и начинали крушить все вокруг. Но Фрэнки вдруг представил себе, как будто он получил штук этак одиннадцать пуль прямо в брюхо и лежит, истекая кровью, под раскидистыми пальмами, вдали от нью-йоркского асфальта, и вместе с ним умирают все его грандиозные планы и вновь открывшиеся перспективы. А этого ему совершенно не хотелось.

Поэтому он поспешил выбраться из патио, предоставив капитану возможность завершать разгром и возложив на него всю ответственность за зачистку. Пулемет капитана снова застрочил.

Кастро нашел убежище в ванне. Ему пришлось пережить форменную бомбардировку, во время которой чугунная посудина сотрясалась и оглушительно гремела: убийца, кто бы он ни был, высадил в темное помещение целый магазин. Пули рикошетировали от ванны, колотя в нее, как в гонг, возвещавший о неминуемой гибели, и отлетали неведомо куда. Он лежал голый и беззащитный, чувствуя кожей летевшие сверху осколки стекла, щепки, куски металла, пыль и каменное крошево. Он знал также, что он уже мертв. Много ли времени потребуется для того, чтобы разыскать его?

Капитан смотрел на кровать прелюбодейки. Простыни были скомканы и пестрели пятнами пота и другими, которые остаются после сношения. Он сразу же учуял запах сигары любовника. Он только что осмотрел ванную и туалет, прошив их очередями. Но кровать оскорбляла его кубинскую мужественность. От нее прямо-таки разило незаконным удовольствием, и это было прямым вызовом его публичным домам и его истовой католической вере. Это оскорбление пробудило в нем какое-то атавистическое начало, и вместо того, чтобы искать мужчину, которого он должен был убить, он решил наказать кровать.

Это очень походило на самое настоящее смертоубийство. Пули рвали подушки и взметали в воздух клочья перьев, сразу же заполнивших комнату снегом, а матрас подскакивал, словно большое животное, терзаемое приступами сильной боли. Магазин еще не успел опустеть, а кровать уже, так сказать, испустила дух: она сильно накренилась, так как пули сломали две ножки с дальней стороны, пружины торчали из прорех обшивки, словно издыхающие змеи, в воздухе висела густая пыль, по полу звенели гильзы. Все это являло собой настоящий драматический спектакль, исполненный необычайного чувственного удовольствия.

Патроны кончились.

О матерь божья!

Он опустился на колено, отсоединил пустой магазин, полез в карман за новым, и в этот момент из ванной выскочил голый мужчина с выражением дикого ужаса на лице, с глазами, не уступавшими размером желткам яичницы-глазуньи, с жирноватым телом; сам по себе белокожий, человек настолько побледнел от страха, что, если бы он сейчас попал в объектив киноаппарата, сцена оказалась бы самой смешной в любой комедии. Чтобы было еще смешнее, голый обулся в шлепанцы своей любовницы, по-видимому чтобы защитить ноги от осколков стекла, густо усеивавших пол. Как бы там ни было, он находился совсем рядом, голый, огромный, белый, испуганный, в шлепанцах, и улепетывал, словно кролик Баггс-Банни из мультфильма, а бедному капитану Латавистаде оставалось только провожать его взглядом, поскольку он никак не мог вставить магазин на место.