Стивен Хантер - Жарким кровавым летом

Эрл привычно шагнул за спину Джун и, используя ее как прикрытие, сунул руку под китель чуть ниже поясного ремня, туда, где его отец носил дубинку, которой колотил по башке непослушных черномазых и дрянных белых парней, и где сам он носил флягу бурбона «Бун каунти», чтобы подавлять непослушные мысли.

Он легко извлек ее, отвинтил крышку и поднес горлышко к губам, проделав все это с тем стремительным изяществом, которое позволяло ему, почти не целясь, без промаха попадать с двухсот ярдов по бегущим живым мишеням из простого «гаранда», положенного рядовому первого класса.

Бурбон оглоушил его, словно упавшая на голову с крыши куча кирпичей. Эрл почувствовал прямо-таки физическое наслаждение произведенным эффектом: тем, как все расплылось у него перед глазами и как все, что терзало его душу, сделалось менее жестоким и более терпимым.

— Эрл, — сказала ему жена, — ты нарвешься на неприятности.

«Да кому какое дело?» — подумал он.

Рядом с ними вдруг возник совсем молоденький — даже без следа щетины на подбородке — капитан морской пехоты.

— Первый сержант, — негромко проговорил он, — примерно через пять минут автомобиль отвезет вас в отель. У вас будет пара часов, чтобы сложить веши и поесть. «Рок-Айленд» отходит с Юнион-стэйшн в двадцать ноль-ноль. Купе для вас забронировано, но вы должны быть в поезде к девятнадцати сорока пяти. Автомобиль за вами и вашим багажом подадут к девятнадцати ноль-ноль. Вас это устраивает?

— Да, сэр, — ответил Эрл этому серьезному ребенку.

Мальчишка поспешно направился дальше.

— Пожалуй, они могли бы приставить к тебе кого-нибудь из ветеранов, — заметила Джун. — Я имею в виду, после всего, что ты для них сделал.

— Все в порядке. Это же просто ребенок. Он не хотел меня обидеть.

Этот молодой человек напомнил ему о тех многих юнцах, которые служили под его началом да так и не вернулись домой, а если и вернулись, то настолько непохожими на себя, настолько изломанными и изуродованными, что для многих из них было бы лучше вовсе не возвращаться.

— Ты должен чувствовать себя счастливым, Эрл. Но я вижу, что ты ничего подобного не испытываешь.

— Со мной все в порядке, — ответил он, ощутив внезапную потребность ошарашить себя еще одним здоровенным глотком бурбона. — Просто мне нужно заглянуть в туалет. Как по-твоему, в таком роскошном месте найдется туалет?

— О, Эрл, конечно же. Никто не может жить без этого!

Около двери стоял слуга-неф. Эрл обратился к нему и был направлен в противоположный конец зала. Он нашел нужную дверь, захлопнул ее за собой и защелкнул задвижку.

Вообще-то туалет был ему совершенно не нужен, так что он расстегнул китель, извлек бутылку и сделал огромный глоток. Огонь опалил его нутро — казалось, можно было даже слышать грохот, с которым бурбон лился по пищеводу, и Эрл снова почувствовал сильный удар изнутри по голове. Он сделал еще глоток, и бутылка опустела. Проклятье!

Он взял полотенце, смочил его холодной водой и вытер лоб, отчего засевшая там боль ненадолго отступила, хотя и не ушла совсем. Когда он вешал полотенце, боль уже вернулась. Пустую флягу он положил в мусорную корзину.

Затем он засунул руку под полу и извлек свой автоматический пистолет сорок пятого калибра.

Это оружие было при нем на Иводзиме, а перед тем на Тараве, на Гуадалканале, на Сайпане, на Тиниане. Этим пистолетом ему тоже доводилось убивать, хотя своим «томми» [3] — несравненно больше. Однако оружие являлось неотъемлемой деталью его поясного ремня, и в значительной степени именно этой детали он был обязан тем, что оставался более или менее нормальным. Оружие для него было не носителем смерти, а, напротив, частью жизни. Без оружия человек оказывался беспомощным и беззащитным.

Этот пистолет, гладкий, с коричневыми пластмассовыми накладками на рукояти и небольшой выпуклой мушкой, был заряжен. Привычным движением Эрл взвел курок и услышал щелчок. Он посмотрел на себя в зеркало: герой, морской пехотинец с медалью на шее, с любовью к своей стране, с любящей женой, с неограниченными и восхитительными жизненными перспективами, которые открывает перед ним вторая половина 1940-х годов!

Он приложил дуло пистолета к виску и погладил указательным пальцем спусковой крючок. Так мало нужно, чтобы присоединиться к тем единственным людям, о которых он заботился и к кому мог испытывать любовь; большинство из них давно уже покоились под крестами на разных дерьмовых островах, о которых раньше никто никогда не слышал и о которых скоро начисто забудут.

— Эрл, — донесся из-за двери голос Джун. — Эрл, машина уже пришла. Поторопись, нам пора идти.

Эрл осторожно спустил курок пистолета, засунул его обратно за пояс, застегнулся, оправил китель, чтобы не было ни единой складочки, и открыл дверь.

Они вышли к автомобилю из западного портика Белого дома.

— Это ваша последняя официальная церемония в качестве морского пехотинца Соединенных Штатов, — сказал молодой капитан, похожий на хорошо воспитанного ребенка. — Вам есть чем гордиться. Ваши достижения огромны. Я отдаю вам честь, первый сержант. Не салютуйте мне в ответ.

— Сынок, не тревожься об этом, — ответил Эрл. — Если я хоть немного знаю жизнь, у тебя еще будет свой шанс.

Они подошли к машине, оливково-серому «форду», за рулем которого сидел рядовой первого класса в парадной форме морской пехоты.

Капитан открыл дверь перед Эрлом и Джун.

Внезапно Эрл ощутил, как на него нахлынуло новое мощное чувство. Когда он сел в автомобиль и дверь за ним захлопнулась, ему показалось, будто что-то ушло от него навсегда, а именно прошедшая часть его жизни. Начиналась новая жизнь, и куда она его заведет, он понятия не имел. Он не относился к числу людей, не знающих, что такое страх, — он испытывал почти непрерывный страх на протяжении трех лет, которые провел на Тихом океане, — но страх, который он чувствовал сейчас, был совсем другим. Это не был тот страх, который угрожал внезапно сломить тебя, вызвать у тебя панику и погубить и тебя самого, и твоих людей — такой страх порой подступал к сердцу во время интенсивного обстрела. Этот страх был куда глубже, он гнездился в костях или даже в душе. Это была боязнь тщетности всей жизни. Она подступала к нему исподволь и уже очень давно.

Он покачал головой. Атмосфера здесь была гнетущей, почти такой же, как на островах. Слева возвышался Белый дом, похожий на огромный свадебный торт; с трех других сторон раскинулись лужайки с редкими деревьями, листья на которых пожухли от жары. За воротами по Пенсильвания-авеню плыли черные флотилии автомобилей.

Эрл обеими руками обнял Джун. Он с силой прижал ее к себе и крепко поцеловал.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я действительно тебя люблю. Ты — самое лучшее из всей той чертовщины, которая когда-либо случалась со мной.