Стивен Хантер - Жарким кровавым летом

— Да, старина. Я знаю этот стиль. Весьма приемлемый, я бы сказал. Он действительно назван по имени королевской семейки.

— Ага, — согласился гость, — это как раз для меня. Чем я не самый настоящий гребаный король?

Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

Его лицо было более румяным, чем у собеседника. От него исходила животная жизненная сила. Он тоже носил прекрасно сшитую одежду, но более спортивного стиля: кремовый льняной пиджак поверх безупречно отглаженной темно-синей сорочки с расстегнутым воротником, свободные брюки из тончайшей шерсти с начесом и ослепительно белые туфли. Ансамбль дополнял эскотский галстук — маленькая вспышка багрового шелка. В сильных пальцах человек крутил дорогую гаванскую сигару.

— Но это клево, — продолжил он, чуть помолчав. — Настоящий шик.

Он был ниже ростом, более мускулистый, загорелый почти докрасна, вообще имел более спортивный вид. У него были большие руки и широкие плечи. Такими часто бывают полузащитники. Его глаза вспыхивали особенно ярко, когда он обшаривал взглядом комнату. Он не был дураком, но не отличался и блестящим умом.

— Вы знаете, кто это сделал? — спросил хозяин.

— Это?

— Обстановку. Нужно нанять декоратора. Незачем заниматься самому. Сам ни за что не влезешь во все тонкости.

— О! — воскликнул спортсмен. — Ага, декоратор.

— Дональд Дески. Тот самый парень, который делал интерьеры в мюзик-холле Радио-Сити. А следовательно, дерево, сплошной глянец, модерн, плавные линии. Коул Портер [6] был бы здесь в самый раз.

Он размахивал рукой с мундштуком, а вокруг сверкали великолепием его апартаменты: стены вишневого дерева, казавшиеся темными в приглушенном золотистом свете торшеров и бра, покрытая черным лаком мебель с отделкой из мерцающего мягким блеском металла. Ветерок, задувавший с террасы, колебач портьеры из шелковой парчи, а снаружи искрились бесконечно привлекательные огни города.

В углу этого собора из вишневого дерева играл маленький джаз-оркестр, и певец-негр с завитыми волосами негромко пел в микрофон. Это была гладкая, как шелк, зажигательная и быстрая песенка о красотах дороги № 66, которую никак нельзя миновать на пути к Калифорнии. Рядом с оркестром другой негр разливал напитки — по большей части мартини, но иногда также бурбон или скотч — для вихрящейся блестящей толпы. В этой толпе были и кинозвезда Дик Пауэлл — красивая голова с резкими чертами лица, венчающая сухопарое тело, — мужчина, так и светившийся красотой и доброжелательством, и его красавица-жена, необычайно миловидная женщина, какая в любом нормальном месте собрала бы вокруг себя всех присутствующих. Но только не здесь. Немного в стороне стояла Джун Оллисон, изображавшая на экране подругу Пауэлла, маленькая женщина с почти идеальной фигурой, но кажущаяся очень похожей на куклу, с очаровательными веснушками, копной белокурых волос и синими глазами с чуть заметными морщинками у уголков.

Прочие экземпляры были не столь совершенны. Здесь присутствовал писатель Джон П. Маркуэнд в окружении нескольких горячих поклонников, одетых весьма изысканно. Был здесь и звезда футбола Боб Уотерфилд, на редкость крупный мужчина с могучей мускулатурой и пышной гривой волос. Он был настолько огромен, что, казалось, мог играть без всяких защитных щитков. Журналиста-обозревателя Уолтера Уинчелла ожидали попозже. По слухам, собирался появиться также киноактер Микки Руни, но с Микки ничего нельзя было знать наверняка. О Микки все знали, что он яростно жжет свою свечу с обоих концов и потому живет по собственному распорядку. Таков уж был Микки. Еще здесь, как обычно, присутствовали различные политиканы, столпы игорного мира и их богато упакованные женщины, многие из которых даже принадлежали к весьма почтенным семействам.

Но в центре внимания находилась другая красавица. Ее плечи, бледные в золотистом свете, плавно перетекали в груди, столь пышные и мягкие, что на них могла найти отдохновение целая армия, и словно выставленные на обозрение самим покроем платья, благодаря которому ее соски отделялись от всего остального мира лишь тонкой, как паутинка, материей. Вместо талии у нее имелся тончайший перехват, который сделал бы честь даже осе. Ее широкие бедра были округлыми, а ягодицы — упругими. Красное вечернее платье из тафты выразительно подчеркивало фигуру и к тому же имело разрез, сквозь который можно было разглядеть прекрасной формы ноги, казавшиеся еще длиннее и рельефнее благодаря высоченным каблукам. И все же самым привлекательным в этой женщине было лицо, умное, но не интеллектуальное, скорее хитрое. Правда, его тонким чертам не очень соответствовал вульгарный большой рот с пухлыми губами. Глаза у женщины были ярко-голубые, кожа настолько бледная и нежная, что при взгляде на нее становилось больно, а волосы имели подлинный темно-рыжий цвет, словно пламя запретной мечты, — поразительные волосы.

— Эй, детка! — окликнул ее с противоположной стороны зала спортивный гость, вместе с которым пришла сюда эта красавица.

Она словно не расслышала его и продолжала обольстительно покачиваться под музыку, как будто пребывала в царстве грез, навеянных ритмом. Партнер нервно улыбнулся ее другу и хозяину апартаментов. Партнер был маленьким бледным молодым человеком, которому повезло родиться красивым. На самом деле он не был хорошим танцором и на самом деле не танцевал с этой женщиной, а просто служил фоном для ее сольного номера, одновременно помогая красавице удержаться от перехода за грань откровенного хвастовства своей внешностью. У него были не слишком густые белокурые волосы; его звали Алан Лэдд, и он тоже порой появлялся на киноэкране.

— Пожалуй, стоит присмотреть за ней, — объяснил спортсмен хозяину, — а то с нее станется дать этому смазливому мальчишке. С нею никогда не знаешь, чего ожидать.

— Не волнуйтесь насчет Алана, — сказал хозяин, хорошо понимавший такие вещи. — Это, как говорится, не его масть, верно, старина? Нет, если из-за кого и стоит волноваться, так это из-за черных. Вот они невероятно сексуальны. Можете мне поверить, я-то знаю. У меня когда-то был клуб в Гарлеме. Эти парни дают белым женщинам покурить травки, а когда те забалдеют, они заправляют им свой африканский корень, все двенадцать дюймов. После того как белая попробует это удовольствие, мужчины своего цвета для нее больше не существуют. Я видел, как такое случалось.

— Ну уж нет, — возразил спортсмен. — Вирджиния, конечно, сука, но она знает, что, если попробует трахнуться с schvartzer [7], я буду гнать ее пинками под задницу обратно до самой Алабамы.

Хозяин стремился во всем достичь британской утонченности и потому скривил губы, услышав эту вульгарность. Но он мужественно воздержался от замечаний.