Михаил Нестеров - Спецназ не сдается

Секунды спустя рвануло выше, на гребне форта. Взрыв радиоантенн сопровождал визг взбешенной стальной ленты. Как ужаленная, она пронзительно верещала и долго не могла успокоиться, словно была живой и наравне с гарнизоном несла свою службу.

Диверсанты не шевельнулись. Теперь гарнизон лишился не только слуха и голоса, но и зрения. И они ждали, когда откроется дверь караульного помещения.

Яков резко выпрямился на кровати. Он не спал, словно ожидал этого события. Каким-то образом сумел абстрагироваться от всех мыслей и переживаний. Просто лежал, заложив руки за голову, и смотрел перед собой. Просто ждал утра. Рассвет уже давно перестал радовать узника и ясной погодой, и ненастьем, в котором тоже есть свои прелести.

С недавних пор понял, что ему легче встречать ночь. Закрывать глаза и призывать лишь одно видение, которое смягчало его суровые губы: он думал о жене. Не о встрече с ней, поскольку не мог ее представить, а о жене, находящейся и далеко, и близко, в том времени, которого уже никогда не будет...

...Сердце в груди бешено застучало. Казалось, оно кувыркалось там, выворачивалось наизнанку. Он не гнал прочь момент встречи с товарищами, он кричал на него, отпугивая его своими безумными глазами, сорвался на тот миг, который призывал все эти дни.

Для него пришел час держать ответ.

Сейчас он боялся его, боялся друзей, боялся их глаз, особенно сочувствия, сострадания и радости в них.

Он хотел увидеть их издалека — только издалека. Хотел, чтобы они поняли его на расстоянии, а простили в душе, у самого сердца.

Он мечтал о несбыточном. Такого в жизни не бывает. За все приходится платить, он сам однажды говорил эти слова.

Вот сейчас, когда уха коснулись звуки первых автоматных очередей, его глаза кричали в темноту: «Уходите! Я не звал вас! Вы мне не нужны!»

Истощенный собственными переживаниями и ослабевший от сильных доз наркотика, он боялся не только боевых товарищей и их чувств к нему, но и самого себя.

Однажды ему показалось, что с крыла чайки, пролетавшей мимо окна, сорвались соленые морские капли. И вот сейчас они снова брызнули из глаз. Яков соскочил с кровати и бросился к двери. Надавив на нее руками, он закричал:

— Я здесь! Здесь!

Теперь этот сломленный своими же руками человек боялся, что ОНИ уйдут.

Он был сильным, но все же человеком.

Автоматы диверсантов разом ударили в распахнувшуюся дверь. Караульные упростили им работу, включив ручные фонарики. По ним, как по светлякам, живо отработали «Калашниковы».

Осада продлится недолго, она будет исчисляться минутами. «Фрогмены» встретят сопротивление двадцати бойцов гарнизона в довольно просторном помещении.

Они работали на «примитиве» — лишь автоматы, пистолеты и ножи. Им не хватало гранат, хотя бы парочки, которые облегчили бы им работу. И словно компенсируя этот пробел, спецназовцы сопровождали каждый выстрел, каждую очередь громкими бессвязными выкриками. Задавили гарнизон еще и психологически.

Опустошив по рожку, оба ушли из сектора обстрела по обе стороны двери и быстро сменили магазины. Света от месяца, который пришел на рогах и пьяно блуждал среди чернеющих облаков, хватало, чтобы обменяться красноречивыми жестами и словами.

По подсчетам Перминова, они с Тритонычем положили шесть-восемь человек; трое корчились буквально у их ног. Оба довольно точно представляли ситуацию: гарнизон форта, подвергшийся внезапной атаке с одной стороны, поспешит к другой. Исключалось, что кто-то воспользуется окнами: они были забраны толстыми решетками.

«Давай!» — кивнул Сергей Кашинскому. Диверсанты, опустившись на колени, дали по нескольку коротких очередей вдоль помещения караулки. И снова не безрезультатно. Беспорядочный ответный огонь из автоматических винтовок и крики, стоявшие в задымленном от пороховых газов помещении, показали, что еще несколько человек, по крайней мере, тяжело ранены. А остальные снова попрут на выход — они попали в капкан толпы. О том, чтобы занять оборону, они не думали по причине охватившей их паники. Диверсанты изначально завладели преимуществом, не давая противнику второго, и последнего, шанса внезапной атаки: ожесточенному сопротивлению.

В таком состоянии кто-то попытался выйти на связь с береговой базой. Перминов выстрелил на голос. И снова удачно.

И еще одна пауза. Опять пришла пора менять магазины — последние. Отработанные спаренные рожки полетели в сторону.

Теперь спецназовцы стреляли форсированными очередями и не так часто, ставя перед собой задачу выгнать остатки гарнизона на пирс. Оттуда у них был только один выход — в море.

И им это удавалось.

Когда в последнем рожке осталось не больше десяти патронов, Сергей уже точно знал, что дерзкая атака, длившаяся около пяти минут, принесла ожидаемые результаты: в караульном помещении никого не было.

— Давай, Серый, — поторопил товарища Кашинский, — ступай за Яковом. А я дочищу здесь.

Чуть поколебавшись, Перминов хлопнул Кашинского по плечу:

— Добро.

Дагестан

Не спится... Уже третий день не идет сон. «Грешно зазывать его в такие минуты», — явилось отжившее.

Лена, сполоснув лицо холодной водой и избегая своего отражения в зеркале, вернулась в комнату. В комнату, где проводилось тестирование.

"Разве так бывает? — спрашивала она себя. — Хоронишь человека, а он оказывается живым. Рвешь с ним связь, а она восстанавливается. Невольно строишь, чтобы жить дальше (жизнь-то не кончается), какие-то планы — пусть они даже просто будничные, — а они рушатся. Но полностью ли восстанавливаются и до основания ли рушатся — вот в чем вопрос. И как на него ответить, если по одну сторону воскрешение, а по другую — конец?

И кому раскрывать объятия — воскресшему, чудом избежавшему смерти или прежнему?

Но прежнего не возвратишь. Как и сама она уже никогда не будет прежней. Что-то сломалось в душе, надломилось в сердце. Хоронила-то она любимого, с незапятнанной репутацией человека, а теперь вот вынуждена ждать совсем другого, незнакомого. С неузнаваемыми глазами — и на этом хватит".

Подмена, подумала она. И еще раз повторила про себя: «Подмена».

И вдруг поймала себя на мысли, что не столько ждет, сколько оттягивает момент встречи. Не оттого ли гонит сон, который обворует ее на час, два или больше?

И когда это началось? После беседы с Бобровым или раньше, когда она в упор спросила Сергея: «За кем ты идешь, Сергей?..»

Только теперь она поняла, что он не мог ответить на этот вопрос.

Она встрепенулась: вообще, откуда взялись такие патриотично-комсомольские мысли? Нет, надо было заглянуть в зеркало, наверняка она бы увидела на голове красный платок, а на груди значок с профилем Владимира Ильича.