Михаил Нестеров - Если враг не сдается

— Да, я никогда не переживал за него, — вернулся к прежней теме генерал, — лишь раз струхнул, когда он во всеуслышание обвинил начальника Генштаба в создании чеченских воинских формирований. Пришлось спасать Миротворца. Он бы и без моей помощи выкрутился из этой истории. Но мать Игоря уже паковала мои вещи в дорожную сумку.

«Мать Игоря...» — сощурился Артемов. Генерал не сказал — моя жена. Похоже на анекдот, когда внучка говорит бабушке: «А муж-то у тебя нервный».

— Ладно, — Мельников хлопнул себя по коленке и пристально посмотрел на полковника. — Заинтересовали вы меня этим делом, Михаил Васильевич. Если не возражаете, я дождусь его завершения здесь.

— Бога ради! — благодушно разрешил Артемов, подумав: «А говорил, что не переживает за сына. Своей жены».

Семь верст — не крюк. Разведчики шли правым берегом Тамашки, которая и должна вывести к базе. Наиболее заболоченный участок этой речушки на карте был обозначен сетью коротких штрихов — наиболее удобное место для переправы. Глубина там не больше метра; да и не вся Тамашка еще освободилась ото льда. Но течение ее чувствовалось по ленивым водоворотам в полыньях и вдоль подтаявших закраек, сковавших поваленные стволы деревьев и навалы сухостоя: именно последние давали разведчикам возможность переправиться на левобережье, где ширина реки не превышала десяти-пятнадцати метров.

— Перейдем реку здесь, — предложил Игорь Мельников глядя на серо-зеленые сучковатые бревна, торчащие из водянисто-ледового крошева; ступишь на него, и провалишься по пояс. — Срежем путь. К базе выйдем не с северо-востока, а с юго-запада — там по прямой километра три.

Присев на корточки, Миротворец прикурил сигарету и пустил дым в прибрежный сухостой. Тяжелый влажный воздух словно надавил на облако дыма, заставляя его стелиться над землей. Как предрассветный туман, который расползался на глазах. Следующая затяжка, и снова облако табачного дыма рассосалось в камыше и смешалось с болотистым духом речки.

Ловко, отметил Ротвейлер действия товарища.

Мельников был молчалив и сосредоточен. Даже через зеленоватую бандану, скрывающую лоб, можно было различить морщины; и под глазами собрались мелкие складки. Он затянулся еще раз и передал сигарету товарищу.

— Что-то неспокойно у меня на душе, — поделился он своим состоянием с Антоном. — Знаешь, последние минуты мне кажется, что я снова в Чечне. Здесь всё по-другому — небо, воздух, земля, река, деревья... Не знаю, как объяснить. Иду и смотрю под ноги — растяжки мерещатся. Я на проволоку как собака реагирую. Как-то раз идем с ребятами по «зеленке», я — в головном дозоре, номер первый, как говорят саперы. Занес ногу для следующего шага, а опустить не могу. Отступил назад, остальным дал команду остановиться. Начал обследовать то место, нашел «лягуху» — противопехотку ОЗМ-72. И стояла на ней микропроволока — ее и днем-то не различишь.

— Ты молодец, конечно, а сейчас-то чего всполошился?

Миротворец не ответил. Не вставая, он медленно обвел взглядом местность. Ставший уже привычным ландшафт, на многие километры вокруг ни души, но в тяжелом воздухе чувствовалось Мельникову что-то гнетущее. Может, всё дело в ней, в сырой вечерней тяжести? Или в болотистом духе, разбавленном свежестью подтаявшего льда? Фирменный Борский коктейль — тяжесть, вода, лед.

— Пройдем дальше в восточном направлении, — предложил Ротвейлер, — как и планировали. Перейдем «вонючку» по мелководью и выйдем к базе.

— Нет, переправляться будем здесь, — твердо решил Миротворец. Он указал на луг, раскинувшийся на левобережье. — Минуем его, а там понаблюдаем за грунтовой развязкой. Литвинов наверняка захочет прочесать то место. С этой, восточной стороны Упырь охранение не выставил, а мы с тобой подстрахуем командира.

— Думаешь, Литвинов поведет свою «детсадовскую» группу вдоль левого берега? Зачем ему по кольцу ходить? Здоровый лесной массив, его не обходить надо, а прочесывать. Мелкими группами по два-три человека. Он же понимает, что нам отступать за реку — себе дороже: следы на переправе в это время года даже салага прочитает как с листа. Я бы на его месте ограничил поиски, оставив без особого внимания полосу вдоль реки шириной минимум полкилометра. Собственно, базу нашу нетрудно вычислить, а вот чтобы выйти на нее — требуется время.

— Если они прошли тот участок, — Мельников указал на серую стену леса, окаймляющую луг с южной стороны, — мы выйдем им за спину.

Он попытался найти причину своего тревожного состояния в противодиверсионной группе Литвинова. Но опасность исходила не от нее. Игорь даже представил себе молодых бойцов — хорошо экипированных, вооруженных, в гриме, уже на подступах к базе, или за спиной, или сразу за тем лугом, притаившихся в лесу, облюбовав выгодную для просмотра местности кустистую высотку; молчаливых, как тени, сосредоточенных, как бригада хирургов перед операцией на открытом сердце. И сердце Мельникова в связи с этим тронули лишь наставнические, до некоторой степени трогательные чувства, сдобренные кривой усмешкой. Очередной, на сей раз душевой, коктейль.

Но он не наставник и никогда им не будет, он здесь по другой причине; он отказался готовить базы для развед-расчета Седова, чтобы поспать часок-другой. И неспокойный предутренний сон продолжился в этом лесном массиве, с его лугами, холмами, реками. И нисколько не пожалел об этом. Наоборот, взойдя на борт вертолета и предчувствуя скорое головокружение от несущейся навстречу земли и резкого хлопка парашюта над головой, он тихо возблагодарил и капитана Шарова, и Лизу Городскую, которые объединили свои усилия словно для того, чтобы поднять напряжение в груди Миротворца и дать его мышцам снова почувствовать прежнюю силу.

Здесь он как бы охранял мирный край, как хищная кошка, он метил свою территорию: там, где он прошел, не пройдет ни один зверь. Он даже почувствовал в груди радость от того, что он, вооруженный до зубов, не хочет пролить ничьей крови, здесь он действительно стал Миротворцем.

Такие или приблизительно такие чувства не отпускали Мельникова до поры до времени, до определенного рубежа, у которого вдруг пришли в движение его чувствительные ноздри, сузились соколиные глаза.

Чечня многому его научила, и он, как неполный Илья Муромец, просидев у отца на шее 22 года, слез с него и понял, что у него есть дар разведчика, есть и стимул к этому. В чем-то он походил на кошку, у которой девять жизней, в чем-то даже превосходил ее, открывая двери то в одну жизнь — обгоревшую, задымленную, корчившуюся в чумной лихорадке, то в другую — по-кошачьи блудную; или вот как сейчас — лениво-праздную, с одной лишь обязанностью обходить свою территорию.