Павел Корнев - 10'92

Мог бы и не советовать! Ничего иного мне в сложившейся ситуации попросту не оставалось. Только думать.

Думать, думать и думать. Как голова не взорвалась — не представляю, очень уж нелёгкими выдались те раздумья. И в основном — не по существу. Ну не мог я с выбором стратегии защиты определиться, всё ровно как в народной присказке складывалось: куда ни кинь, всюду клин.

И от ясного осознания вселенской несправедливости нахлынула жалость к самому себе. Только-только всё налаживаться начало — и будто обухом по голове! На взлёте подбили! У меня ведь сделка с Гуревичем на носу и с Зинкой любовь, а выпаду из нормальной жизни пусть даже на пару лет — и что дальше? Как та старуха у разбитого корыта окажусь! И ведь это ещё возможность длительной отсидки в расчёт не беру; и просто в следственном изоляторе полгода-год проторчать хорошего мало.

И всё из-за этого ублюдка!

Сука! Тварь!

Сроду клаустрофобией не страдал, а тут будто стены давить начали, похороненным заживо себя ощутил. Восемь шагов туда, восемь — обратно, вот и всё жизненное пространство. И это ещё меня одного в камеру законопатили! И сижу несколько часов всего! Только и остаётся, что аутотренингом заниматься: могло быть и хуже, могло быть и хуже. Да что там говорить — бывало хуже! Много хуже.

Запульсировал расчертивший висок рубец, разболелась голова, это и помогло успокоиться. Сумел задавить жалость к себе, переборол это мерзкое чувство. Ведь если разобраться — сам во всех проблемах виноват. Никто не заставлял гандону малолетнему нос ломать, без чужих подсказок решил, что так правильно будет. Сам подставился и всё испортил, самому и выпутываться. В конце концов, спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Всё верно, всё так. Да только шансы утонуть какие-то совсем уж немаленькие вырисовываются. Очень плохо всё для меня складывалось, не сказать — херово.

Я обдумывал, не сумеет ли — если, конечно, вообще захочет! — повлиять на коллег капитан Козлов, когда вновь лязгнула заслонка окошка. Но требовали встать лицом к стене никто не стал, донеслось негромкое:

— Я недолго, — а потом куда отчётливей прозвучало: — Сергей!

Без промедления я соскочил с нар и взглянул на замершего с другой стороны двери Никифорова.

— По обвинению конкретика появилась? — спросил участковый, не теряя времени попусту.

— Сто двенадцатая и сто сорок шестая.

— Отличный букет! — не сдержался Никифоров. — Молодец, Серёжа! Дядя может тобой гордиться!

Я досадливо поморщился.

— Реально я только нос человеку сломал. Остального ничего не было.

Участковый достал из планшета блокнот, откинул обложку, приготовил ручку.

— Что, когда, где. Излагай в подробностях, — потребовал он, приготовившись делать заметки.

И я подробностями пренебрегать не стал, начал со стычки на школьном дворе, потом рассказал о визите в секцию ушу.

— Кто-нибудь видел, как тебя пнули? — уточнил Никифоров.

— Полно народу было, — пожал я плечами и прищёлкнул пальцами. — Пал Палыч видел, физрук…

— Знаю такого, — подтвердил участковый. — Сильно пнул? Куда попал?

— Метил в почку, попал в левое бедро.

— Следы остались? Покажи!

Я неуместных вопросов задавать не стал, развернулся и задрал футболку с олимпийкой, немного приспустил сбоку спортивные штаны.

— Тазовая область, гематома, — сказал Никифоров, делая пометку в блокноте. — С этим разобрались. Теперь самое важное: кто видел, как ты бил?

— Со мной два пацана были. Больше никто. Его в коридор вызвали. Я же говорю — он в одном кимоно вышел, какой разбой?

— Имена свидетелей! — потребовал участковый.

Я поборол мимолётную неуверенность и на вопрос всё же ответил. Никифоров начал записывать, попутно предупредил:

— Ты пришёл узнать, зачем пострадавший тебя пнул накануне. Он вновь пнул, промахнулся, потерял равновесие и врезался лицом в стену. С хулиганьём твоим я переговорю, они подтвердят, но пока о них ни слова. И давай, что знаешь по этому Артуру. Попробую найти его и образумить.

— Артур Маратович Ибрагимов, — произнёс я без запинки. — Десятый «Бэ», насколько знаю.

Никифоров вскинулся, остро глянул на меня и закрыл блокнот.

— Удачи, Сергей, — только и сказал он вместо прощания.

Второй раз из камеры вывели в самом конце рабочего дня. Этот визит прошёл буднично и спокойно. Угаров задавал вопросы, я отвечал, что характерно — за исключением одного единственного момента отвечал только правду и ничего кроме неё. И только под конец выдал предложенную участковым версию, да ещё умолчал о присутствии Сани и Коли, последовав совету раньше времени свидетелей защиты не светить.

Свидетели защиты, блин! Начитался детективов! Вот лучше бы книжки и дальше читал, чем кулаками махать…

Угаров подкинул несколько каверзных вопросов, но как-то нехотя, без огонька. Потом дал ознакомиться с протоколом и отправил обратно в камеру. Козлов в части ведения допросов, надо сказать, мог дать ему сто очков вперёд…

Ну а я не просто вернулся в камеру, но и оказался в каком-то на редкость подвешенном состоянии. Не было ясности даже с мерой пресечения. Ясно, что под подписку о невыезде по столь серьёзной статье меня никто не отпустит, но и о переводе в СИЗО речи пока тоже почему-то не зашло. Хотя чего там со мной обговаривать? Отконвоируют в автозак и поеду. Оно, может, и хорошо бы — в КПЗ условий для жизни вообще нет. За весь день лишь однажды вывели в туалет, так хоть напился там из-под крана воды, а о питании не приходилось даже мечтать.

В третий раз засов лязгнул только поздним вечером, когда смолк обычный для дежурной части шум. На выход из здания меня не повели, и зародилась надежда, что Никифоров сумел переломить ситуацию, — ничем иным объяснить столь поздний вызов на допрос не получалось.

В здании было тихо, в коридорах властвовал полумрак, и лишь под немногими дверьми выделялись тусклые полоски света, да раз донёсся дробный перестук пишущей машинки. А так и сотрудники навстречу не попадались, и стулья для посетителей пустовали, за окнами — темень.

Изменения в подходе к ведению допроса я оценил с порога. Во-первых, с меня не сняли наручники, а так и оставили со скованными за спиной запястьями. Во-вторых, добавилось новое действующее лицо. Теперь оперов было двое: у окна, скрестив на груди руки стоял худощавый черноволосый товарищ года на три старше меня.

— А наручники? — спросил я, когда конвоир толчком меж лопаток направил меня к столу, не велев в очередной раз встать лицом к стене.

— Мы только пару вопросов проясним, — уверил меня Угаров и указал на стул. — Садись!

Я немного поколебался, но всё же опустился на самый краешек стула, чтобы хоть как-то уместиться со скованными за спиной руками.