Даниил Калинин - Лесные призраки

Улыбнувшись собственным мыслям, показавшимся мне по-детски наивными, бросаю взгляд в сторону леса. За три года партизанщины белорусские леса, похожие друг на друга, словно близнецы, стали мне родным домом. Они полюбились мне, статные и красивые, наполненные уютной прохладой, свежестью и птичьим гомоном. Они укрывали меня, давали пищу и защиту. Я киваю стоящим стеной деревьям, как доброму другу. Прощай и ты.

Кажется, всё. Мы подходим всё ближе к овражку, и я начинаю тихо шептать слова молитв. Надеюсь, Господь простит мне мои грехи и примет меня в Своё Царство, в Небесное воинство. Как знать, может, я встречу там отца?

– Куда прёшь? Направо заворачивай, нам в штаб.

Конвоир грубо одёрнул меня. В штаб? Не к оврагу?

Целый ураган чувств на мгновение поднялся в душе. Восторг, надежда, умиление, сомнение, разочарование.

То, что не на убой, это, конечно, отлично. Но кто сказал, что меня не ждёт очередной крут мытарств, изматывающих допросов, пыток? А итогом опять-таки станет расстрельный ров.

Ладно, делай, что должно, и будь что будет. Пока жив, шанс ещё остаётся.

…В штабе меня встречает запах жареной с салом и луком картошки, что заставляет рот наполниться обильной слюной, а живот зарычать от голода. Кажется, пытки уже начинаются.

В достаточно светлой комнате меня встречают сразу три офицера. Представителей СМЕРШ среди них нет, старший в группе – кряжистый, матёрый майор с пересекающим бровь глубоким шрамом. Он и начинает разговор, протягивая для рукопожатия руку:

– Здравия желаю, товарищ лейтенант! Или вам привычнее слышать господин?

– Здравия желаю, товарищ майор! Да я как-то привык за три года уже к товарищу. И потом, «Сражающаяся Франция» и СССР ведь товарищи в этой войне?

Майор с добродушной улыбкой обернулся к сослуживцам: относительно молодому старлею, что даже не пытается притворяться и откровенно враждебно на меня смотрит, и молчаливому капитану, оценивающе меня изучающему.

– Вот чертяка, как разворачивает! – И уже обращаясь ко мне:

– Лейтенант, никто на французской стороне про тебя не знает. То, что ты на ходу придумал липу для контрика, – молодец, конечно, не потерялся. Но ни он, ни кто-либо ещё в твою сказку не поверил. В особом отделе порой такие попадаются экземпляры – писатели, да и только! И не на ходу придумывают, тщательно всё планируют, рассчитывают, комар носа не подточит. Но и таких раскусывают.

Теперь слушай сюда: либо ты продолжаешь валять ваньку про особое французское задание, полученное в лагере, либо рассказываешь всю правду. Кто ты, откуда, где воевал, как попал в абвер – одним словом, всё.

– Товарищ майор, а если мой первый рассказ – это правда?

– Конечно, правда! Только не вся. То, что ты служил в «Бранденбурге», правда. Что до того учился на артиллериста – тоже правда. Что жил в Марселе – проверить легко, вряд ли обманывал. И что русский ты – не солгал. А вот как оказался в «Бранденбурге», как пошёл немцам служить – тут ты соврал. Что жена у тебя во Франции осталась, утаил.

Ты не спеши замыкаться. Понимаю, почему не хотел рассказывать про семью – пытаешься защитить. Да и глупо признаваться контрику, что сам пошёл служить к немцам.

– Но это неправда. В абвере я оказался не по своей воле. Точнее, у меня не было выбора.

Старлей неприязненно хмыкнул, щека майора дёрнулась, взгляд его стал холодным и жёстким.

– Я же сказал, не стоит замыкаться. Врать в твоей ситуации…

– Я не лгу.

Не знаю, может, я сейчас допускаю ошибку, но и придумать нечто новое, что могло бы меня обелить, уже не получится.

– В засаду, организованную моими уцелевшими бойцами, попала моторизованная колонна дивизии СС «Тотенкомпф». Мы крепко потрепали фрицев, сумели отступить, но после попали в плен военной полиции. Эсэсовцы искали нас, но шли по ложному следу: мы вели огонь из зенитки «Бофорс» и немцы предположили, что их атаковали зенитчики.

В лагере на меня вышел офицер абвера. Это был мой бывший… соратник и наставник, участник белого движения, капитан Климов.

– Соратник и наставник? И когда он вас учил и где вы вместе сражались?

– В Испании, в 37-м, в долине реки Харама. Но мы оба были ранены во время боёв на высоте Пингаррон, он раньше. С тех пор я не видел Климова вплоть до 40-го.

– Воевали среди франкистов?

– Да.

Капитан коротко кивнул, будто соглашаясь с какими-то своими мыслями.

– Подробности.

…В течение получаса я коротко рассказал о своём боевом пути в Испании, кроме истории знакомства с Дунишей.

– Почему дезертировал?

– Понял, что это не моя война, что она не является продолжением гражданской в России. Что это нечто новое. Я не захотел умирать за чужие интересы.

– Вот как… А когда встретился с женой? И где она сейчас?

– С чего вы взяли, что я женат?

Майор коротко хохотнул.

– Тебя обследовал врач, и никаких физических отклонений он не обнаружил. При этом за три года в отряде ты не оттоптал ни одной бабы, хотя возможности у тебя имелись. Но ты сознательно держал своих людей и себя на расстоянии от женщин – и всё правильно, на войне нет времени для розовых соплей. Но всё-таки возможности потешить плоть у тебя были. Ты ими не воспользовался.

Мы тут предположили, что ты мужеложец. Но никаких намёков, историй и прочего, нормальный мужик. И что в итоге получается: баб не драл, к мужикам не лез, с организмом всё в порядке. Вывод? Ты имеешь любимого человека и бесконечно предан ей. Это очень хорошие качества, говорящие в твою пользу. Но нам надо знать, где она, или хотя бы где её искать.

– Но зачем? Какой в этом смысл?

– Товарищ капитан, – майор обратился к молчаливому офицеру, – прошу.

Похоже, сидящий в середине командир является старшим в группе, несмотря на меньшее звание. Он наконец-то заговорил, спокойно и уверенно:

– Мещеряков, я капитан ГРУ Лосев. Твоя история заинтересовала моё ведомство: диверсант абвера, повернувший своё оружие против немцев. Нетипичный случай, может, единственный в своём роде. Конечно, принять решение по тебе было не так-то просто, «бранденбургов» у нас ненавидят. И работают с ними очень жёстко, чтоб ты знал. Тебе повезло, что в плен попал именно сейчас, ещё в 43-м тебя бы без разговоров шлёпнули. Как носитель информации, ты уже не представляешь никакой практической ценности, но как потенциальный разведчик…

С юридической точки зрения, ты родился в Советском Союзе и имеешь право считаться гражданином СССР по праву рождения. То, что ты воевал против нас, расценивается как «измена Родине» со всеми вытекающими, но твою борьбу с фрицами в рядах партизан можно засчитать как своеобразный штрафбат. Ты искупил кровью свою вину, формально претензий к тебе нет.

Теперь у тебя три пути. Первый – мы выдадим тебя союзникам, как ты этого изначально хотел, предоставив им всю информацию о твоей службе немцам и участие в партизанской борьбе. Как они поступят с тобой, решать им – тут уж не обессудь. Вполне возможно, попробуют использовать как диверсанта или разведчика, пошлют на смерть с каким-нибудь невыполнимым заданием в немецкий тыл или забросят обратно в Союз, куда-нибудь на Кавказ. Только тогда пощады от нас не жди. И учти, что выбора, в отличие от нас, тебе могут не предоставить.