Андрей Воронин - Му-му. Заброшенная могила

Костя чуть было не упал со стула. Посадив не оказавшего сопротивления попугая в шкаф, чтобы не улетел ненароком, он снова принялся искать в Интернете нужные ему данные. Где-то через час в дверь раздался звонок. На пороге стоял сосед, мужчина лет пятидесяти, который жил этажом ниже и работал где-то бухгалтером.

— Константин… извините, не знаю, как по батюшке… выручайте! Вы же сыщик, как мне говорили…

— Слушаю вас, — Костя пригласил соседа в гостиную и усадил на диван. — Что случилось?

— Попугай у меня пропал… Понимаете, я один живу, ни жены, ни детей, только одна живая душа в доме… И вот — не уследил… Поможете?

Костя почесал в затылке. Он уже понял, что с крылатым гостем придется расстаться, но надо же было соблюсти имидж детектива…

— Вообще-то, мы никогда этим не занимаемся, — сказал он. — Но в порядке исключения… У вашего попугая были какие-нибудь особые приметы? Ну там родинка на щеке или шрам на коленке…

Сосед вытаращил глаза:

— Вы… это… Это же попугай, птица такая!

Делая неимоверные усилия, чтобы не расхохотаться, Костя произнес:

— А как же мы его найдем без особых примет? Ну, хоть как его зовут… по паспорту? И сколько ему лет на вид? Фотография есть? Желательно анфас…

Сосед сделал было движение подняться, но Костя тяжело вздохнул и спросил:

— Ну, коль у него даже документов нет, какого он хоть цвета?

— Белого, — сумрачно произнес сосед и удалился, преисполненный сомнения в умственных способностях сыщика.

Только тогда Костя смог расхохотаться и через полчаса принес «беглеца» хозяину, который прямо на пороге чуть не упал в обморок.

— Уже… нашли?!

— Как видите, — с достоинством произнес Костя. — Фирма веников не вяжет.

— О-о, — простонал бухгалтер и обнял попугая. — Кешенька… Сколько я вам должен, дорогой мой?

— Для соседей — бесплатно, — махнул рукой Костя и откланялся.

Но через несколько дней Костя пришел на работу донельзя хмурый. Оказывается, благодарный сосед растрезвонил о «великом сыщике» кому только мог и к Косте посыпались заказы на поиск сбежавших домашних любимцев. Сперва сыщик отделывался заверениями, что сейчас он по горло занят поисками пропавших драгоценностей жены министра лесов, полей и рек, но когда к нему явилась некая старушка и в приказном порядке потребовала отыскать улетевшую канарейку, Костя взорвался и порекомендовал старушке обратиться к подполковнику Каменской из МУРа. После этого он повесил на дверях объявление: «Улетевших птиц, уползших змей, уплывших рыб и убежавших зверей не ищем. Администрация».

Таких историй случалось с оперативниками множество, и Дорогин даже поручил секретарше Леночке записывать их, чтобы потом по дешевке сбыть какому-нибудь юмористу. С того времени тетрадка, которая хранилась в столе у секретарши, изрядно «потяжелела». Но грустных историй в работе сыщиков было гораздо больше, чем веселых…

Часов в семь вечера Дорогин, оставив свою машину на стоянке неподалеку от агентства, взял такси и поехал в котельную. Зная, чем такие посиделки заканчиваются, за руль он решил не садиться, сотрудников не беспокоить и домой тоже поехать на такси.

Его уже ждали. На столе стояла пара бутылок водки, соленые огурцы, на невесть как попавшем сюда то ли мельхиоровом, а то и вовсе серебряном подносе лежала аппетитная жареная курица.

— Ну, Савелий, рассказывай, — предложил он, когда все трое — он сам, Сава и «хозяин» котельной, старый хиппи по кличке Спейс, выпили по шкалику. — Что там у тебя за очередная «кладбищенская история»? Надеюсь, на этот раз без стрельбы обошлось?

— Если бы… — махнул рукой бомж, который в этот раз явился без сопровождения Анжелы. — Была стрельба, и труп был, и милиция потом. Слушай…

Он в подробностях рассказал Дорогину то, чему был свидетелем. Спрятавшись среди могил, он слышал все, о чем говорили, и вынес свое суждение.

— Это была сплошная подстава. Этому Лысому был нужен не гроб, а то, что в гробу. Само собой, не покойник. А вот кто парней в засаду посадил — это вопрос. Темное дело…

— Ладно, можешь считать, что я себе галочку поставил, — задумчиво произнес Дорогин. — Чувствую, это мне пригодится. Спасибо… А ты-то что там делал, кстати? — спросил он.

— Я-то… А ничего особенного. О вечном размышлял. Ночью на кладбище о вечном так хорошо думается.

— Особенно под аккомпанемент стрельбы, — хмыкнул Сергей. — Ну, не хочешь говорить — не надо. Твое дело.

— Я кроме шуток… Люблю кладбища.

— Но странною любовью, — Спейс потянулся к бутылке. — Я тоже люблю на кладбищах бывать. В моем возрасте это… Как новую квартиру присматриваю.

— Да ну тебя, Спейс, — поморщился Савелий, — ты, хипарь старый, всех нас переживешь. Так что не лей воду в болото. А то, понимаешь, ты как те старички у Ильфа и Петрова, помните? «Что, дед, пора в крематорий?» — «Пора, пора в наш советский колумбарий…» Мы с Дорогиным вот вообще смерти не боимся, правда?

— Ну, загнул, — произнес Сергей. — Не помню, кто сказал: «Мы все боимся грядущего. И люди, и боги… Только идиоты не боятся того, что совершают, ибо уверены в своей непогрешимости». Идиоты даже смерти не боятся…

— Ай, да какая разница, что ТАМ будет, — сказал Савелий и, в свою очередь, процитировал наизусть: «Если тебя ждет другая жизнь, то, так как боги вездесущи, они будут и там. Если же это будет состояние бесчувственности, то тебе не придется терпеть от страданий и наслаждений и служить оболочке, которая настолько хуже того, кто у нее в плену. Ибо последний есть дух и гений, оболочка же — прах и тлен». Это Марк Аврелий. Умный был мужик.

— Тебе бы диссертации писать, — заметил Спейс, по причине старости вечно забывавший, что диссертацию Савелий Неделин написал еще лет пятнадцать назад. — А вообще, жизнь человека ограничивается ста годами, ночь занимает половину этих лет, половина оставшейся половины поглощена сопливым детством и морщинистой старостью, а остальное проходит среди болезней, расставаний, похорон близких и тому подобных горестей. Где же оно — счастье?

— Знаете, что мне это все напоминает? — Дорогин закурил сигарету, с удовольствием выпустил дым и продолжил: — Веке этак в восемнадцатом, при Петре Великом, да и позже, собирались монахи-начетчики в келье водки попить и, извиняюсь, потрындеть. В смысле, о вечном потрындеть. Знаете, чем это обычно заканчивалось?

— Да уж знаем, — кивнул Савелий, разливая остатки водки. — Напивались до свиней и начинали обсуждать «вечную проблему»: антихрист Петр Великий или не антихрист, а также бл… Екатерина Великая или нет.

— Именно. А потом являлся наряд тогдашней милиции и тащил всех в участок, — добавил Спейс.

— И на дыбу всех, на дыбу! И горящим веничком по спине… — Дорогин, порядком охмелевший, что за ним водилось весьма редко, поднял свой шкалик, лихо опрокинул его в рот и промолвил: — А теперь у нас демократия. В котельной я могу говорить, что в голову придет. Призывать к свержению существующего строя, например. Или к осквернению могилы господина… как там его… Больцмана. Или…