Андрей Воронин - Му-му. Заброшенная могила

За минуту до кончины Иван Иванович открыл глаза и взглянул на него.

Дорогин едва удержался от слез. Этого человека он любил так, как только может любить ученик Учителя.

Директор агентства «Ольга» так никогда не узнал, откуда Ольга узнала о том, что в нескольких кварталах от нее умирает старый генерал Бодренков, ее «милый, любимый, всегда существующий Учитель»… Это она записала в своем дневнике через год после того, как познакомилась с этим, по ее мнению, бессмертным человеком.

Когда Дорогин закрыл глаза покойного, последний раз поклонился ему и вышел в гостиную, то увидел Олю Шевчук и Таню Корчагину, стоявших рядом с невесть как оказавшимся в Москве Львом Фортунатовым, Таниным дедом Родионом Ивановичем Корчагиным и несколькими его сослуживцами, в числе которых были бывшие офицеры ГРУ Геннадий Корзун и Виктория Юдина. Рядом стояли жена Дорогина Тамара и ее подруга журналистка Варвара Белкина, которая и познакомила Дорогина с Иваном Ивановичем четыре года назад, когда он только начал создавать свое агентство…

…Дорогин был человеком принципиальным, иногда до жесткости; правда, его принципы не всегда лежали в плоскости общечеловеческих ценностей, как их понимают ханжи и лицемеры. Поэтому вошедшая в легенду принципиальность Бодренкова никоим образом его не шокировала. Стоя рядом с Ольгой, он вспоминал, как Иван Иванович рассказывал им о печальной судьбе своего племянника.

— Я его под пулю подвел, — сказал он тогда. Говорили о принципиальности, и его рассказ как раз служил примером. — Если бы не я, он, может, и пожил бы еще. Хотя как знать. А дело так было. Я начинал простым оперативником, в пятидесятом году, после юрфака. Проверяли нас тогда, при Сталине, жестко, и мне повезло, что я был записан на фамилию матери, а не отца. Иначе, несмотря на мои фронтовые заслуги, не видать бы мне ни университета, ни органов. Дело в том, что был у меня брат. Намного старше меня, очень намного. Я ведь родился, когда отец и мать пятый десяток разменяли… А брат был на двадцать лет старше, они оба с отцом в НКВД служили. Батя-то был старый большевик, Ленина знал, с Дзержинским работал. А когда Берия стал после Ежова аппарат чистить, их и убрали. Как говорится, десять лет без права переписки. Их обоих, как я потом узнал, сразу же и расстреляли.

Мне тогда было семь лет, а Сашиному сыну, то есть моему племяннику, — пять. Мы чудом уцелели, а его с матерью отправили в ссылку, в Казахстан. Мать вскоре умерла, а мальчишку определили в детдом. Какое там было в те годы «воспитание» — сами понимаете… Короче, стал он вором и в шестнадцать лет, сразу после войны, загремел за вооруженный грабеж. На большой срок.

Ну, а потом, когда после смерти Сталина, в 1953 году, Берия выпустил по амнистии всех уголовников, их тогда «отпускниками» называли, вышел и Володя. В двадцать с небольшим лет — законченный бандит, уже в авторитете, весь в наколках…

А через два года он снова сел. Ну и попал на зону, в которой давно назревал мятеж, — начальство там такое было, что самих сажать надо. Вовка, естественно, стал одним из заводил. Нам, правда, вовремя «стуканули», и меня туда «внедрили» — типа я мента по пьяни пришил. Там я с Вовкой и встретился. Столько лет прошло — а я его узнал. Навел справки — точно, он, племяш мой… А сделать было уже ничего нельзя.

Когда эти поднялись, зону сразу оцепили внутренние войска, танки по периметру, бэтээры… А эти бузят, «сук» всех передавили, кого знали, оружие у них откуда-то взялось, немного, правда, полдюжины наганов. Начальство все свалило — предупреждены были. Я предупредил. Пустая зона, заложников не взять — некого; короче, смерть. Тогда блатные, кто командовал, бежать решили, подкоп у них был. И с ними, ясное дело, Володя.

Про подкоп я не знал. Но за Вовкой следил, думаю, может, помогу чем. Как увидел, что они в дыру полезли, в мастерской, шуганул за ними. И понял, что уйдут ведь, все девять зачинщиков.

Ну не мог я дать им уйти! Хоть там и племяш мой, родная кровь… Когда они в овраге, уже за оцеплением, вылезли, я заорал: «Стой!» Они не врубились сначала, не узнали меня, подумали, просто на хвост лишний зэк сел. А я дальше ору, мол, Володя, я же батьки твоего брат, Ваня, помнишь меня? Мы ведь с ним, когда малые были, неразлейвода… И он таки узнал меня. И тут кто-то заорал: «Это ж мент переодетый!» Володя ко мне бросился, остальные не выдержали, стрелять начали — по мне… А в меня ни одна пуля не попала — все в него… Тут на выстрелы солдаты прибежали…

Дорогин спросил тогда:

— Иван Иванович, а если бы сейчас, через годы, снова это повторилось — дали бы им уйти?

— Не дал бы, — жестко сказал Бодренков.

…После выхода на пенсию, уже при Ельцине, первое лицо страны избрало Бодренкова хозяином «конспиративной квартиры», точнее, «конспиративной дачи», где они могли бы в полной тайне встречаться с нужными людьми. Борис Николаевич пользовался гостеприимством Бодренкова всего несколько раз, зато Путин — довольно часто.

Генерал-лейтенант милиции в отставке Иван Иванович Бодренков официально давно отошел от дел. Только тренированному взгляду какого-нибудь «агента 007» могло показаться, что уж слишком хорошо охраняют отставного генерала, а вокруг его дачи изредка возникает профессиональная суета, свидетельствующая о том, что в этом, в сущности, скромном домике происходят некие важные события. Но никаких «агентов» в суперэлитном дачном поселке, где жили в основном бывшие старшие офицеры и генералы МВД, появиться не могло по определению, и Бодренков тихо доживал свой век на положении одинокого пенсионера. Совсем мало людей знало о том, что на самом деле Иван Иванович является едва ли не самым осведомленным в российской криминальной ситуации человеком, особо доверенным советником уже третьего по счету Президента России.

Иван Бодренков любил людей. Не всех, конечно. В числе тех, кого он любил, были и те немногие, которые стояли нынче около его постели… А за их спинами, духовно или во плоти, стояли еще десятки и сотни… И Кан Савинский тоже. И его отец, генерал КГБ Самуил Савинский. Он только что вошел в квартиру и увидел, что его друг лежит в постели, укрытый серым клетчатым пледом.

— Ваня… Что ж это? — тихо сказал недавно потерявший единственного сына Самуил Моисеевич. — Не дождался меня…

Дорогин подошел к отцу Кана.

— Он попрощался. Со мной — за всех нас. А за Кана я отомстил.

— Не надо сейчас, — попросил генерал. — Потом расскажешь. Сережа, ведь у него никого не осталось, чтобы оплакать. Только чужие люди.

— Не чужие, — произнесла Ольга, подходя к Самуилу Моисеевичу. — Совсем не чужие…

Особое положение не мешало Бодренкову принимать у себя старых знакомых, одним из которых был Самуил Моисеевич Савинский.