Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Сейчас, однако, проспавшимся он себя не чувствовал, и это было странно. В туалет ему не хотелось, сухости во рту, этой верной спутницы похмелья, тоже не ощущалось; строго говоря, Клим Зиновьевич все еще был изрядно пьян, и оставалось только гадать, с чего это вдруг ему вздумалось проснуться.

В это время со стороны сеней донесся слабый посторонний звук — там что-то коротко брякнуло, как будто упал какой-то мелкий предмет. Мгновенный выброс адреналина в два счета развеял похмельную муть, сделав Голубева почти трезвым, сердце застучало в груди, как поршень работающего на предельных оборотах мотора. Там, в сенях, кто-то был — кто-то посторонний, кому вовсе не полагалось находиться в доме. Но кто — воры? Входную дверь Клим Зиновьевич запирал всегда, даже когда был пьян до беспамятства и действовал на полном автопилоте, а в доме не было ничего ценного, ради чего местные алкаши стали бы возиться с замком или отдирать голыми руками штапики, чтобы вынуть оконное стекло. К тому же в городе, где все знают друг друга в лицо и по имени, для кражи не так уж трудно выбрать время, когда хозяина нет дома. Да и время-то, к слову, совсем не воровское — двенадцатый час дня…

Тогда что же — кошка? Дверь-то Клим Зиновьевич запер, но вот в лаборатории, оборудованной в бывшей кладовке, в форточке нет стекла. Старый штапик полностью сгнил, замазка раскрошилась и осыпалась, гвозди съела ржавчина, они обломились под мизерной тяжестью стекла, и оно выпало, разбившись вдребезги о валявшийся под окном обломок кирпича. Голубев заткнул дыру куском картонной коробки. Картон вспучился и покоробился от дождя и мокрого снега, и вчера, заглянув в лабораторию, Клим Зиновьевич заметил, что он вот-вот вывалится. Кошке ничего не стоило поддеть его лапой и расчистить себе путь — эти вороватые твари демонстрируют чудеса ловкости и изобретательности, когда хотят проникнуть туда, где им не место.

В сенях коротко звякнуло стекло. Теперь Клим Голубев был уверен, что звук донесся из лаборатории. До него наконец дошло, что раньше времени его разбудил именно посторонний шум, и он не на шутку рассвирепел: да сколько можно?! Соседка совершенно не следит за своим чертовым котом, а он у нее настоящий разбойник — давит соседских цыплят, гадит на чужих грядках, а теперь вот, полюбуйтесь-ка: забрался в жилище Клима Зиновьевича и хозяйничает тут, как у себя дома!

Голубев сел, сбросив ноги с кровати, и немного посидел неподвижно, пережидая приступ сильного головокружения. Судя по сегодняшним ощущениям, водка ему вчера попалась паленая, и он уже не впервые подумал, что с пьянством пора завязывать — того и гляди, вечером ляжешь спать и не проснешься. Вот смешно-то получится! И никакого яда не понадобится. Хотя некоторые утверждают, что алкоголь сам по себе является ядом. А с другой стороны, ну и что? Ну, упьется он до смерти, и что такого? Что изменится с его уходом в этом поганом мире? Ну, допустим, несколько подонков из тех, что любят побаловать себя стаканчиком бургундского, останутся в живых, не попадут под устроенную им раздачу. Так ведь с самого начала было понятно, что на всех богатеньких сволочей, которых нынче в России развелось видимо-невидимо, никакого яду не напасешься…

Мысли его неожиданно приняли новое направление, в затуманенном алкоголем мозгу родилась свежая идея. Человек смертен, и это утверждение в полной мере распространяется и на Клима Голубева. Он может отравиться водкой, попасть под машину или умереть от банального сердечного приступа. Это рождаются все одинаково, а у смерти миллион обличий, одно другого страшнее и отвратительней. Костлявая может явиться за ним в любой момент, и богатый урожай мертвых толстосумов так и останется несобранным. А что, если прихватить на работу весь запас порошка и одним махом отравить целую партию вина, не размениваясь на детские игры с одиночными бутылками? Подождать, когда разразится неизбежный скандал, который не оставит от «Бельведера» камня на камне, насладиться делом своих рук, а потом растворить щепотку зелья в бутылке водки, по обыкновению, чокнуться с телевизором, передающим выпуск криминальных новостей, и тихо, безболезненно отойти. В конце концов, что он потеряет, кроме нищей старости, которая уже не за горами? Даже молодость, если уж говорить начистоту, была серой и безрадостной, так чего ждать от старости? А зато, уничтожив таким манером «Бельведер», он не только укокошит сколько-то там богатеев, но и оставит без средств к существованию своих нынешних коллег — всех, кто косо на него смотрел, разговаривал с ним свысока и шушукался о нем за его спиной.

В лаборатории опять что-то брякнуло. «Сволочь, — подумал Клим Зиновьевич, осторожно, чтобы не наделать шума, вставая с кровати. — Вот я тебя сейчас!»

Обнаружилось, что спал он не раздеваясь, в растянутом трико и шерстяных носках. Это было очень кстати, поскольку лаборатория не отапливалась. Чугунную печку-буржуйку он на днях купил в магазине и приволок домой, но установить ее и вывести жестяную трубу в ту самую выбитую форточку так и не собрался. А если бы собрался, черта с два соседский кот пролез бы в дом!

Нашаривая ногами тапочки, он подумал, что в данном случае пассивная оборона — не метод. Полосатого разбойника следовало прикончить — например, оставить в доступном для него месте обильно припудренный известным порошочком кусок колбасы. Правда, этот кот такая сволочь, что, пожалуй, не станет жрать то, что лежит в доступном месте, — ему подавай недоступное, чтоб был еще и спортивный интерес…

Проходя через кухню, он наклонился и прихватил прислоненный к теплому облезлому боку печки топор. Топорище усохло из-за соседства с печкой, и топор опасно болтался на нем, грозя слететь при первом же сильном взмахе. У дверей в сени стояла лопата с присохшими к тронутому ржавчиной штыку комьями земли. Клим Зиновьевич подумал, не воспользоваться ли ею, и замер как громом пораженный, испытав что-то вроде дежавю, — почудилось вдруг, что все это, начиная с момента пробуждения, он уже думал, чувствовал и делал… Или не делал, а только хотел сделать?

Он сильно потер ладонью лоб, тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. Ну да, так и есть! Сегодня среда; в понедельник, пока он был на работе, соседский кот, этот хвостатый ублюдок, забрался в лабораторию через разбитую форточку и основательно там похозяйничал — не то за мышью гонялся, не то просто безобразничал в силу общей шкодливости натуры. Вернувшись домой и обнаружив перевернутые банки с реактивами, разбитые пробирки и издававшую резкий запах кошачьей мочи лужу в углу, Клим Зиновьевич для начала принял необходимые оборонительные меры — установил буржуйку на загодя заготовленном листе жести, вывел трубу в форточку и забил оставшиеся щели старой фанерой. Получилось коряво, но довольно прочно — во всяком случае, этот путь проникновения в дом для котяры был закрыт раз и навсегда. Потом он навел порядок в лаборатории, протопил обе печки, а перед тем, как сесть ужинать, хорошенько натер порошком собственного изготовления кусок жареной колбасы, вынес его в сени и чуть приоткрыл дверь на улицу. Пока он ужинал — как обычно, с водкой — и смотрел телевизор, из сеней то и дело доносились осторожные скребущие звуки. Потом он отчетливо услышал жадное, торопливое чавканье, а после программы «Время» вышел в сени и сунул окоченевший мохнатый трупик в пакет для мусора. Во вторник после работы он закопал дохлятину на заднем дворе, за сараем, где его не могла увидеть соседка, которая уже трижды приходила узнать, не попадался ли Климу Зиновьевичу на глаза ее драгоценный Мурзик. В конце концов она ему так надоела, что он, стараясь говорить вежливо, намекнул: дескать, если она так беспокоится о своем любимце, следовало бы держать его в доме, а еще лучше — кастрировать, дабы его не так тянуло на приключения. Оскорбленная соседка утицей уплыла восвояси, а Клим Зиновьевич пошел справлять поминки по коту. Оттого-то он так и надрался — как не надраться, если подвернулся такой повод!