Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

— Похоже на то, — вздохнул Забродов. — Ладно, психологический портрет преступника ты мне нарисовал довольно убедительно. А как насчет фоторобота? Или это, так сказать, собирательный образ, плод абстрактных размышлений?

— Вот тебе — абс… Гм. — Сильно смутившись, отец Михаил расплел сложившиеся было в кукиш пальцы, встал из-за стола и, повернувшись к киоту, трижды с поклоном перекрестился на образа. — Прости, Господи, бес попутал! Никаких абстракций, — сказал он Забродову, снова усаживаясь на лавку. — Я его увидел и почувствовал. И он, кстати, тоже что-то почувствовал — побледнел, позеленел прямо… В храм бы его, — добавил он неожиданно. — Я бы игумена монастырского позвал, отца Зиновия, он экзорцист знатный, его пол-России знает, бесы его как огня боятся…

— В зоне ему бесов погоняете, — возразил Забродов. — А то некрасиво получится: бес уйдет, останется чистая душа, которая, может, про свои прежние дела и не помнит ничего, а тут я — цап за штаны! И на нары. А он ни сном ни духом. Хорошо это будет?

— Как был ты словоблуд, так словоблудом и остался, — вздохнул Дымов. — Тоже грех, между прочим. Хотя доля правды в твоих словах имеется. Знать бы только, насколько она велика… А ты не задаешь глупых вопросов, — заметил он, искоса взглянув на Забродова.

— А зачем их задавать, если они глупые? Значит, все осталось, как было?

Дымов молча кивнул. В спецназе его поначалу прозвали Дымом — ну, а как иначе, с такой-то фамилией? Но потом, и довольно скоро, Дым незаметно превратился в Колдуна. «Колдун, наверное», — цитируя бородатый анекдот, шутили сослуживцы, когда Дымов находил потерянную или спрятанную кем-то вещь, угадывал, что написано в еще не распечатанном письме, а бывало, что и спасал людские жизни, загодя почуяв не обнаруженную разведкой засаду. Играть с ним в настольные игры, от домино до шахмат включительно, было делом заведомо безнадежным, а на занятиях по рукопашному бою спарринг-партнера для него выбирали по жребию — кому не повезло, тот и пошел. О физической силе Колдуна ходили легенды и байки, а его интуиция граничила с ясновидением. Это было проверено не раз и не два, и даже такой скептик, как Андрей Мещеряков, бывало, принимал его туманные предсказания в расчет при составлении плана очередной операции.

Поэтому теперь, когда Михаил Дымов сказал, что знает отравителя в лицо, Забродову даже не пришло в голову усомниться в его словах. Колдун мог ошибиться, приняв какого-нибудь скрытого шизофреника и потенциального убийцу за того, кого искал Илларион, но он не лгал, и сказанное им заслуживало если не слепой веры, то, как минимум, тщательной проверки.

«Быть скептиком легко и приятно, — подумал Илларион. — Более того, скептический взгляд на вещи в большинстве случаев себя оправдывает: надеясь на лучшее, готовься к худшему, хочешь мира — готовься к войне. И до чего же удобно считать, что нет над нами ни Бога, ни черта, ни судьбы, а есть только мы сами да слепой случай! Да, случай… Конечно, ночью, в чужом незнакомом городе наугад поставить машину прямо под дверью старого приятеля и сослуживца можно только случайно. Интересно было бы подсчитать, какова с точки зрения статистики вероятность такой случайности… Зато с точки зрения Божьего промысла тут никакой случайностью и не пахнет. Маньяка нужно остановить, и остановить быстро, пока не умер кто-нибудь еще, и, если небесная канцелярия всерьез озаботилась этой проблемой, встреча отставного полковника ГРУ Забродова с отставным капитаном того же ГРУ Дымовым выглядит вполне целесообразной.

— Ладно, — сказал Забродов, залпом допив чай, — пожалуй, я поехал.

— Куда? — искренне удивился отец Михаил.

— Ну, как это «куда»? К этому твоему… одержимому. Объяснишь, как его найти?

— Погоди, — сказал батюшка. — Что, вот так, сразу?

— А как еще? — пожал плечами Илларион. — Что ты предлагаешь — ждать, пока он еще кого-нибудь к праотцам отправит? Знаешь, у меня ощущение, что он начинает входить во вкус. Раньше просто крутил рулетку, время от времени подсыпая яд в бутылки, а теперь раздухарился и начал травить народ направо и налево. Я почти на сто процентов уверен, что этот завпроизводством Шмыга — его рук дело.

— А если я ошибся?

— А если ты ошибся, придется трясти заводоуправление. Надо выяснить, кто из их сотрудников, во-первых, хорошо знает химию, а во-вторых, имеет причины считать себя несправедливо обойденным.

Дымов грустно покивал гривастой, как у льва, крупной головой.

— Не надо трясти заводоуправление, — вздохнул он. — Пусть его стоит, как стояло, а то после тебя, как водится, останутся одни руины, а руин у нас и без того предостаточно. Думаю, ошибки нет. Тот человек полностью удовлетворяет твоим требованиям: и химию в школе преподавал, и жизнь сложилась неудачно. И жена с дочерью совсем недавно умерли — по заключению врача, отравились грибами, но вскрытия, насколько мне известно, не было, так что… Тем более что с женой они жили как кошка с собакой, а дочь, по слухам, в грош его не ставила.

— Ну, вот видишь! — сказал Забродов, вставая из-за стола. — Адрес у него какой?

— Погоди. — Дымов тоже поднялся и аккуратно водрузил на голову скуфейку. — Вместе пойдем. Машину оставь, тут рукой подать, пешком быстрее получится.

Илларион хотел возразить, но промолчал, решив, что Дымову виднее. Через минуту они вышли со двора и рука об руку двинулись ухабистым переулком в сторону дома, где проживал Клим Зиновьевич Голубев. Отец Михаил шагал широко, подобрав рясу и шлепая по грязи тяжелыми яловыми сапогами сорок пятого размера, как будто спешил поскорее оказаться лицом к лицу с поселившимся в тихом городе Пескове бесом гордыни. С его левого запястья свисал на ремешке мягкий чехол с миниатюрной цифровой видеокамерой: развитая интуиция подсказывала батюшке, что сцена первого свидания с бесом будет представлять интерес не только для органов следствия, но и для его церковного начальства.

Как всегда, когда предстояла работа во вторую смену, Клим Зиновьевич Голубев проснулся поздно. За окном уже рассвело; это означало, что сейчас никак не меньше восьми утра, хотя определить время точнее было трудно: дни по-прежнему стояли пасмурные, серые, и полдень ничем не отличался от вечерних сумерек.

Голова была тяжелая и мутная с похмелья: следуя недавно появившейся у него привычке проводить вечера наедине с бутылкой, Клим Зиновьевич накануне крепко перебрал. В этих случаях он старался проспать как можно дольше, чтобы свести к минимуму утренние последствия вечерних возлияний, и обычно просыпался в относительно терпимом состоянии.

Протянув руку, он нащупал на столе старенький будильник в синем пластмассовом корпусе и поднес его к глазам, щурясь, чтобы сфокусировать затуманенный взгляд на циферблате и стрелках. Оказалось, что уже начало двенадцатого. Это ничего не означало: после полутора, а иногда и двух бутылок водки Голубев мог проспать большую часть светового дня, который, проснись он раньше, все равно был бы потерян из-за похмелья. Вставал он, как правило, только почувствовав, что полностью проспался; он знал, что опускается, но его это нисколечко не беспокоило.