Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Секретарша всплеснула руками.

— А вы не знаете?! У нас же весь город об этом говорил!

— Ну, мы-то в другом городе живем, — деликатно напомнил Мухин. — Так что стряслось с мастером?

— С Егоровым? Ой, такая жуткая история! Сели завтракать всей семьей и чем-то отравились. Все умерли — и сам, и жена, и деток двое…

— Отравились? — переспросил Мухин и многозначительно переглянулся сначала с Костылем, а потом с Буфетом.

— Такой год несчастливый, — вздохнула секретарша, которая, получив возможность посплетничать, казалось, окончательно пришла в себя и перестала вздрагивать и заикаться. — Народ травится и травится. Да вон, у того же Голубева недавно жена с дочкой отравились. Грибов поели и померли…

— Сначала жена с дочкой, — негромко произнес сидевший на краешке стола Костыль, — потом мастер. И сам на его место. Везет, однако, мужику!

— А почему Шмыга решил назначить мастером этого Голубева? — спросил Муха.

Секретарша пожала жирными плечами с проглядывающими через ткань блузки, глубоко врезавшимися в тело бретельками лифчика.

— Кого-то же надо было назначить, — резонно заметила она. — А у Голубева высшее образование. В самом деле, чего человек с университетским дипломом у конвейера пропадает?

— А что у него за диплом?

— Да я не помню. В школе он работал — физику, что ли, преподавал. Или химию…

— Или химию, — многозначительно повторил Костыль.

— А что за цех? — продолжил допрос Мухин, чувствуя себя как охотничий пес, напавший на след дичи.

— Цех-то? Ну, этот… Мы его французским называем. Ну, вы знаете, наверное…

— Угу, — сказал Муха и снова переглянулся с Костылем. — Знаем, конечно. Так, значит, Шмыга решил назначить этого вашего Голубева сменным мастером… э-э-э… «французского» цеха и вызвал к себе, чтобы вручить приказ о назначении. Так?

— Так.

— А Голубев его ничем не угощал? Ну, может, они обмыли это дело или он Шмыге пузырь коньячку выкатил в знак благодарности? Ничего такого не было?

— Нет, что вы! Александр Леонидович на работе не пил! — запротестовала секретарша.

— Ай да Александр Леонидович, — буркнул со стоявшего в углу дивана Буфет. — На такой работе — и не пил! Мне бы такую силу воли.

— Помолчи, — сказал ему Муха. — Ну, пускай не пил. А пирожка какого-нибудь домашнего Голубев ему не давал? Вообще хоть что-нибудь — давал или не давал?

— Ну откуда же я знаю? — сделала большие глаза секретарша. — Если и давал, так Александр Леонидович мне об этом не докладывал, а сама я не видела. Они здесь разговаривали, а я в приемной сидела…

Конец фразы откровенно повис в воздухе. Мухин усмехнулся: он догадывался, что это значит.

— Деньги?

— Ну, я не знаю…

— Деньги, — уверенно повторил Мухин. — Давай, мамаша, колись. Шмыга все равно помер — с того света уже не накажет. А вот я могу.

— Запросто, — поддакнул Костыль.

Секретарша обреченно вздохнула.

— Ну, вообще-то, при случае Александр Леонидович брал.

— А случаи в этой дыре выпадают не так часто, — подхватил Костыль. — А тут человеку перевод из простых работяг в мастера оформили — ну как тут не взять? Верно, мамаша?

— Верно, — вздохнула секретарша. — Думаю, взял. У него в бумажнике, когда тело осматривали, целых семнадцать тысяч нашли с какой-то мелочью. Зачем ему с собой такие большие деньги таскать?

— Действительно, — кивнул Костыль, в портмоне которого в данный момент лежало что-то около полутора тысяч долларов в российских рублях и валюте. — Взял, даже к гадалке не ходи.

— И что? — слегка осадил его Мухин.

— В натуре, — увял Костыль, — ничего… Бабки не едят. И не пьют.

— Слышь, маманя, — внезапно обратился к секретарше Буфет, которому было приказано помалкивать. — А твой босс как бабки считал?

— Как это «как»? — удивилась, обернувшись к нему, секретарша. — Обыкновенно, как все…

— А все по-разному считают, — просветил ее Буфет. Костыль с насмешливым выражением лица открыл рот, но Мухин остановил его нетерпеливым движением ладони, и он промолчал. Буфет тем временем с шумом придвинул к себе ногой журнальный столик, извлек из внутреннего кармана бумажник и вынул оттуда стопку тысячерублевых бумажек, при виде которой у секретарши опять округлились глаза. — Гляди, мать. Можно так, — Буфет медленно, по одной, выложил на стол несколько купюр, — а можно этак…

Деньги с фантастической скоростью замелькали под его руками, и Мухин невольно вспомнил, что свой второй срок Буфет ухитрился получить за незаконные операции с валютой.

— Можно так, — продолжал Буфет. Он перехватил пачку денег посередине и начал с почти неуловимой для глаза быстротой листать их, перегибая через большой палец. — Или, как лохи, вот таким манером…

Он сложил три пальца в щепоть, лизнул их и начал пересчитывать тысячерублевки теми же движениями, какими неумелый игрок сдает карты.

— Вот! — воскликнула завороженная этим зрелищем секретарша. — Он всегда пальцы лизал, даже когда документы на столе перекладывал.

— Вот и сошлось, — подумав пару секунд, сказал Мухин.

В дверь постучали, и в кабинет, не дожидаясь разрешения, просунулся работяга, откинувшийся назад под тяжестью стопки картонных папок.

— В приемную! — гаркнул Мухин. — В приемной сваливайте! Найди мне личное дело Голубева, — приказал он секретарше. — И сам пускай зайдет.

— Он сегодня во вторую, — сообщила та. — Послать за ним? Тут недалеко…

— Если недалеко, сами зайдем, — сказал Мухин. — А ты помалкивай, — добавил он, заметив проступившее на лице секретарши выражение осторожного понимания, обещавшее вскорости перейти в восторг записной сплетницы, первой узнавшей потрясающую новость. — Чтоб никому ни словечка, ясно? Имей в виду, я тебя предупредил. Шутить с тобой никто не собирается. Вякнешь кому-нибудь — увольнением дело не ограничится. В два счета к Шмыге в гости отправлю. Ступай. И дело принести не забудь!

— Он? — спросил Костыль, когда секретарша на нетвердых ногах вышла из кабинета и плотно закрыла за собой дверь.

— Не факт, — задумчиво произнес Мухин, — но похоже. Эй, Буфет! Когда вернемся в Москву, напомни, что тебе косарь зелени причитается. Премия за сообразительность!

— А мне? — возмутился Костыль.

— А с тебя полкосаря штрафа за тупость, — ответил Мухин. — И полкосаря с меня за то же самое.

Он извлек из золотого портсигара сигариллу и задымил, откинувшись на спинку кресла. Вошедшая секретарша робко положила на краешек стола папку с делом Голубева, которого, как оказалось, звали Климом Зиновьевичем.

— Ну и имечко — Клим Зиновьевич Голубев, — восхитился Костыль. — А рожа-то, рожа! Сразу видно, что стопроцентный лузер.

— По-русски это неудачник, — поправил Муха, отбирая у него папку. — Что ты хочешь, когда в этой дыре одни неудачники и живут?