Сесил Форестер - «Грейхаунд», или Добрый пастырь

Горизонт в этот ранний час казался ближе обычного. Между блеклым небом и серым морем не было четкого перехода, просто две родственные стихии сливались в сгущении облачной пелены. За пределами этого хмурого кольца море уходило во все стороны на тысячу миль, глубина его составляла две мили – такие масштабы трудно охватить умом, хотя мы легко принимаем их как научный факт. В двух милях внизу лежало морское дно, темнее самого длинного и темного туннеля, когда-либо созданного человеком, под давлением, какого не достичь на заводе или в лаборатории, неведомое и неисследованное; никто из людей его не видел, и лишь их мертвые тела попадали туда в стальных гробах раздавленных кораблей. А сами корабли, в глазах ничтожных людишек такие большие и прочные, оседали в холод и мрак вековечного ила, словно пылинки на паркет бального зала.

На поверхности моря, ограниченной близким горизонтом, качалось множество кораблей. Длинные серые валы катили с северо-востока нескончаемой чередой, и каждый показывал свою безграничную мощь. Каждому корабли отвешивали почтительный поклон, кренясь на борт, затем начинали подъем, задрав нос к небу, чтобы, достигнув вершины, качнуться на другой борт и заскользить с высокого склона – нос опущен, корма задрана, и так снова и снова, переваливаясь с борта на борт и с носа на корму. Глядя на корабли, идущие параллельными линиями и колоннами, можно было проследить направление и позицию каждого вала – наискось через колонны и линии: корабли взбирались на гребень и соскальзывали вниз, так что на виду оставались только верхушки мачт, кренились на правый борт и на левый, друг к другу и друг от друга, сколько хватало терпения смотреть.

Корабли были самые разные: грузовозы и танкеры, большие и малые, старые и новые, с грузовыми полумачтами и стрелами кранов. Все они упорно двигались на восток, будто направляемые единой волей, их пенные следы были строго параллельны; а если пронаблюдать за ними, можно было заметить, что через долгие неравномерные промежутки времени они поворачивают на несколько градусов вправо или влево, задние вслед за передовыми. Однако вскоре наблюдатель убедился бы, что, несмотря на изменения курса, в целом строй кораблей движется к осту, упорно и неуклонно, час за часом преодолевая по нескольку миль из тысячи, отделяющей его от неведомой цели на востоке. Все эти корабли направлял единый дух.

Впрочем, пронаблюдав подольше, можно было бы заметить, что дух этот не совсем непогрешим, а корабли – не безупречные машины. Почти каждое изменение курса тридцати семи кораблей сопровождалось какой-нибудь накладкой. Опытного наблюдателя это бы нисколько не удивило, даже будь корабли просто механизмами, потому что каждый отличался от соседних, каждый по-своему слушался руля, по-своему реагировал на волны, набегавшие спереди, со скулы или с траверза [1] См. морской словарь в конце книги. , по-своему сносился ветром. А поскольку корабли шли на расстоянии четверть мили в линии и полмили в колонне, мелкие расхождения были чреваты самыми серьезными последствиями.

Корабли бы вели себя по-разному, даже будь они безупречны сами по себе, а они были далеко не безупречны. Моторы в каждом работали не совсем равномерно, топливо было не совсем однородным, трубы со временем засорялись, клапаны открывались не полностью, и винты, приводимые в движение моторами, вращались с разной скоростью. Компасы тоже не бывают абсолютно точными. А поскольку по мере расходования топлива и припасов менялась осадка, тяга винтов давала бы разные результаты, даже если бы каким-то чудом их скорость вращения оставалась одной и той же. Каждая из переменных создавала расхождение относительных позиций не больше нескольких футов за минуту, но в плотном строю кораблей несколько футов в минуту за двадцать минут могут привести к катастрофе.

А помимо механических переменных, существовала человеческая переменная, самая переменчивая из всех. Человеческие руки вращали штурвал, человеческие глаза наблюдали за датчиками, от человеческого умения зависело, сильно ли дрожит стрелка на картушке компаса. Люди были разные: с быстрой реакцией и с замедленной, осторожные и бесшабашные, с многолетним опытом и почти зеленые новички. И разница между людьми была важнее разницы между кораблями. Разница между кораблями могла привести к катастрофе за двадцать минут, но человеческая переменная – необдуманный или неверно понятый приказ, перекладка руля не в ту сторону или погрешность в расчетах – могла привести к катастрофе за двадцать секунд. Сменой курса руководил головной корабль центральной колонны; спуск двух флажков, реющих на его сигнальном фале, означал начало поворота – одного из серии, распланированной днями раньше. Легко было повернуть не туда, еще легче – засомневаться на миг, куда поворачивать, так же легко было усомниться в компетентности мателота. Осторожный человек мог чуть-чуть промедлить с отдачей приказа, ожидая, что сделают другие, и таким образом подставить свой борт под нос корабля из соседней колонны. И любая такая ошибка грозила смертью.

В сравнении с огромностью моря корабли выглядели крошечными, незначительными; могло показаться чудом, что они пересекают эту огромность пред лицом сил природы и уверенно достигают цели. Это сделал возможным изобретательный человеческий ум, опыт и знания, накопленные со времен первого кремневого орудия и первых наскальных знаков. Теперь изобретательный человеческий ум добавился в число опасностей. Низкое небо и серые валы несли в себе угрозу, однако корабли продолжали сложные маневры в тесном строю на волосок от беды, ибо, прекрати они маневрировать и разойдись на безопасное расстояние, их бы подстерегали еще худшие беды.

Там, куда шли корабли, ждали мужчины, женщины, дети. Они не знали о существовании именно этих кораблей, не знали их названий, не знали, как зовут людей, отделенных от холодной огромности моря лишь тремя четвертями дюйма стальной обшивки. Если эти и тысячи других кораблей не дойдут до цели, мужчины, женщины и дети будут страдать от голода, холода и болезней. Их может разорвать на куски бомбой. Их может постичь еще худшая участь – участь, которую годы назад хладнокровно сочли худшей; они могут подпасть под гнет тирана, лишиться своих свобод, а если так – они чувствовали это инстинктивно, даже если и не могли обосновать логически, – пострадают не только они сами, но и весь человеческий род, мир в целом станет менее свободным.

Некоторые на кораблях это знали, даже если необходимость держать курс и место в строю вытесняла у них из головы подобные мысли, но многие ни о чем таком не думали и переживали опасности и тяготы по другим причинам, а то и вовсе без причин: люди, желавшие денег, выпивки, женщин или той уверенности в завтрашнем дне, что дают иногда деньги; люди, которым многое надо было забыть, и недоумки, которым нечего было забывать; кого-то погнала на флот необходимость кормить детей, кто-то бежал от неразрешимых проблем.