Юрий Костин - Русский

— Дурацкая система, — с грустью заметил Антон. — Выходит, мне теперь в камеру?

— Антоша, камера — это еще не конец, — Алексей понизил голос. — Ты потерпи немного, я это дело так не оставлю. Нужна только одна-единственная зацепочка, только одна… Эх, выпить бы сейчас с тобой, посидеть, потрепаться!

— Самое время, — буркнул Антон. — У меня, видишь ли, настроения выпивать нет. Неужели нельзя ничего сделать?

— Я уже сделал. Ты здесь, а не где-нибудь в другом месте. Не дрейфь. Короче, больше разговаривать нам нельзя. Мало ли кто и что может подумать. Завтра продолжим.

Исаков снял трубку телефона и вызвал дежурного. Когда тот вошел, Антон встал со стула и, смалодушничав на секунду, чересчур жалобно посмотрел на школьного друга. Антону показалось, что, выйдя из этого кабинета, он больше никогда не вернется в нормальную, привычную и такую сладкую жизнь свободного человека. Забавно, но оказалось, что до сего момента в его жизни не существовало настоящих проблем. Нехватка денег? Простуда? Ипотечный кризис? Плохая погода на улице? Какая чушь!

То ли заметив перемену в настроении Антона, который до прихода дежурного стойко держался, то ли решив для себя, что разговор еще не закончен, Исаков жестом приказал коллеге подождать за дверью. Потом, не приглашая Антона сесть, он, будто бы с безразличием, сыграть которое у него не получилось, спросил:

— Антошка, скажи, не говорил ли тебе профессор чего-нибудь необычного? Чего-нибудь такого, что могло показаться тебе странным?

Утром 2 июня Антона разбудил луч солнца, пробившийся сквозь решетку отдельной камеры следственного изолятора, куда накануне его поместил добрый друг и школьный товарищ Лешка Исаков.

«Луч солнца золотого вновь скрыла ночью Тверь… И вашей строй-общаги мне вновь закрыта дверь…» — пронеслась в голове у Антона перепевка нетленного хита Гладкова, которую они с друзьями как-то исполняли на вечеринке по случаю одного юбилея.

Антон быстро поднялся с кровати. Скрипнули пружины.

«Хорошо, что солнце. Парням повезло — сегодня в удовольствие погоняют», — не ко времени порадовался Антон за своих товарищей-байкеров.

Тут он припомнил вчерашнюю беседу, последний вопрос Исакова… И стало ему чрезвычайно неприятно от леденящего душу подозрения…

«Леша каким-то образом сам замешан в таинственном деле Плукшина, — мелькнула мысль. — Теперь мне вообще несдобровать, я ж во власти заинтересованного лица…»

Антон решил быть предельно внимательным: идти на контакт, но все отрицать, содержанием разговора с профессором не делиться, а про письмо Тихонову вообще забыть. Еще не хватало подставить Александра Валентиновича!

«Хорошо, догадался прихватить с собой в мотопробег плукшинский блокнот. Надеялся, будет время почитать на досуге. Теперь блокнот лежит в кофре мотоцикла, а мотоцикл стоит в ангаре на территории аэроклуба. Только бы у органов не хватило ума его обыскать!»

А еще Антон порадовался, что нет на Руси пословицы, связанной с днем рождения, подобной той, что принято цитировать в ночь на 1 января: «Как новый год встретишь, так его и проведешь». Сегодня у Антона был день рождения. Ему исполнялось сорок, и он, согласно традиции, заведенной среди российских мужиков, не собирался его отмечать, хотя и предполагал, что, подобно многим, наверняка так или иначе его отметит. Теперь выходило, он лишился даже этой возможности.

Что-то скрипнуло в районе двери. Лязгнул замок. Антон вздрогнул. В проеме возник дородный милиционер с дубинкой в руке.

— Не трясись, бить не буду — с утра ж была суббота, выходной, — добродушно сообщил страж. — Пошли?

— Ну, пошли, — отозвался Антон. — А который час?

Милиционер не ответил. «Видимо, отвечать не положено. Да и незачем отвечать арестованному…»

Антона привели в тот же кабинет, где вчера началась его «новая» жизнь.

— Доброе утро, — приветствовал его Исаков, жестом приказав охраннику удалиться.

Лишь только за ним закрылась дверь, Исаков подошел к Антону и протянул руку:

— И сегодня не будешь здороваться?

Антон руку пожал, сказав при этом:

— Сегодня буду. Спасибо за доброту твою, за одеяло теплое и отдельный номер с видом на небо.

— Я ж тебе обещал, что если, не дай бог, попадешь к нам, будет тебе и вид, и камера на южную сторону, а также видики с жесткой эротикой. Помнишь?

— Помню, — Антон криво усмехнулся. — Накаркал.

— Ну, старик, скажи спасибо, что ты у меня.

— Уже сказал. Или тебя теперь по уставу надо каждые три минуты благодарить?

— Да ладно, не быкуй. Я вот что предлагаю: так как мы с тобою все-таки кореша и не один литр вместе уговорили, предлагаю сегодня усугубить.

Антон удивленно уставился на него.

— Сейчас здесь только мы с тобой да несколько дежурных. Плюс Генка, которого ты видел только что. Он только с виду монстр, но вообще-то по натуре добряк. Правда, говорят, по почкам бьет больно, падла. Но это только в рамках выполнения приказа, если кто не колется. А еще сегодня дежурит Люба.

Исаков подошел к двери и, приоткрыв ее, прокричал в коридор:

— Дежурный!

Из коридора в кабинет протиснулся громила Генка.

— Ген, — обратился к нему Исаков, — попроси Любу, пусть зайдет на секунду, ладно? Дело на сто миллионов, могу доверить только тебе, — Алексей подмигнул коллеге, причем получилось у него это даже игриво.

— Ладно, — Генка заметно удивился благодушному настроению следователя.

— Что за Люба такая, господин комиссар? — поинтересовался Антон, когда «добряк» закрыл за собой дверь.

— Люба? Это наша крестная мама. Большая, как мой сейф, и отзывчивая, как Надежда Константиновна Крупская.

Он не успел договорить, как на пороге показалась дородная женщина лет сорока пяти, с добрыми глазами и деланно строгим выражением лица.

— Любаня… — Леша расплылся в улыбке, вскочил с места, подошел к гостье и даже сделал попытку заключить ее в объятия, от чего та решительно уклонилась.

— Чего это вдруг — «Любаня»? Надо что-то? — она искоса поглядывала на Антона и хитро улыбалась. — Как что надо, то сразу меня зовем.

— А кого? Кого еще звать, Люба? Послушай, тут друг ко мне пришел школьный, понимаешь? Мы с ним сто лет не виделись…

— В «Одноклассниках», что ли, нашлись? — Люба улыбнулась.

— Неважно, — ответил Леша. — Главное, он здесь, а у меня, понимаешь, ничего нету, ну, чтобы…

— Все понятно, можешь не продолжать. Так, закуски тоже?

— И закуски! Ух ты моя понятливая! Дай-ка я тебя поцелую! Кстати, ты с нами рюмочку выпьешь?

— Без фамильярностей, товарищ подполковник, мне работать надо, сами потом будете ругать, если что перепутаю, — Люба сурово отвергла Лешкины «домогательства» и, глядя на Антона, добавила: — Впрочем, с твоим другом выпить можно. Гляди, какой красавчик, не то что твои мужланы…