Сергей Самаров - Как две капли крови

Все это Ибрагим Владимирович успел рассмотреть за короткую долю секунды, на которую и размыкал веки. Он словно бы сфотографировал взглядом окружающее, а потом воспроизвел это все в памяти, несмотря на сильную головную боль.

Как только командир роты начал думать, боль в голове отступила куда-то на задний план. Вместе с ней стихла и боль в спине. Зато она появилась в ногах и руках.

Ибрагим Владимирович ощупал свои бедра и понял, что они перевязаны. Но его рукам что-то мешало ощупывать ноги. Старший лейтенант напрягся и понял, что на них, прямо на форменную куртку, тоже наложены тугие бинтовые повязки. Однако руки, к счастью, не были стянуты одна с другой.

Похоже было на то, что командира роты спецназа не только ударила взрывная волна. До него долетели и несколько осколков. Бронежилет выдержал удары в спину. Но руки и ноги он не прикрывал, и им, похоже, здорово досталось.

От его движений затрещали ящики под одеялом.

Это заставило эмира встать из-за стола, обернуться и подойти к нему.

— Как ты себя чувствуешь, брат? — спросил аз-Захари с неприкрытым сочувствием.

— Ты мне не брат. Ты мне враг! — твердо прозвучало в ответ.

— Нет. Я не враг тебе. Я твой старший брат Темирхан Асланович Ниязов. Я давно и долго тебя разыскивал, но никогда не думал, что наша встреча будет вот такой.

Ибрагим Владимирович готов был пулю получить в ответ на свои слова, хотел, чтобы все кончилось раз и навсегда, желал избежать мучений и пыток. Он встретил бы эту пулю достойно, с открытыми глазами, но никак не собирался услышать неожиданную фразу эмира.

Крушинин сразу вспомнил спину, которую только что наблюдал. У брата Темирхана еще в детстве был ярко выраженный сколиоз. Его и в школе, и дома ругали за манеру сидеть за партой. Но сейчас, видимо, делать это было уже некому, и сколиоз развился сильно.

Это воспоминание сильно толкнуло старшего лейтенанта. В какой-то момент ему показалось, что ящики его постели зашатались, словно готовы были рассыпаться, а потом плавно закачались, будто бы плыли по волнистой реке.

Командир разведывательной роты провалился в какое-то небытие, но ненадолго, потому что Темирхан начал говорить:

— Я даже псевдоним себе выбрал ради тебя, твоим именем назвался и уже так привык к нему, что словно сам уже Ибрагимом стал.

— Я никогда не думал назваться Темирханом, — тихо проговорил Крушинин.

— Когда меня забрали из детского дома, я часто уговаривал своего приемного отца взять оттуда и тебя, не понимал, как можно навсегда разлучить двух братьев. Я так тебя любил и без тебя страдал, что даже дважды убегал из нового дома, где ко мне относились лучше, чем к родным детям, но оба раза до тебя добраться не успевал. Меня ловили и отправляли назад. А я в детский дом рвался, тебя бросать не желал. После второго побега Латиф Эфендиевич Джабраилов, мой новый отец, который был другом детства нашего с тобой настоящего отца, сам поехал в детский дом вместе со мной. Там мы узнали, что тебя буквально накануне нашего приезда усыновил русский подполковник. Но мы же с тобой наполовину русские. Национальность семьи, которая тебя приняла, для меня тогда значения не имела. Я пытался писать тебе, разыскивал подполковника Крушинина через Министерство обороны России, но потом понял, что мои письма до тебя, брат, просто не доходят. Правда, первое из них я отправил уже из Турции, куда семья Джабраиловых вместе со мной перебралась. Потом писал уже из Саудовской Аравии, где поступил в исламский университет. В Турции мы прожили всего-то чуть больше года. Там мой приемный отец начал сам писать в разные инстанции и своим знакомым, пытаясь выяснить, как погибли наши отец и мать, брат и сестра. Скоро мы обнаружили за собой слежку. Это было следствием усилий Латифа Эфендиевича. Одного из таких вот субъектов, приглядывающих за нашей семьей, Латиф Эфендиевич поймал и увел в наш сад, где держал несколько дней в подвале садового домика. Он каждый день закрывался там с ним на несколько часов и так беседовал с этим типом, что потом долго отмывал руки от крови. Таким вот образом мой приемный отец сумел узнать, что за нами уже длительное время негласно присматривают люди, завербованные ГРУ. В основном это были местные жители — езиды, которые всегда, уже много веков, были связаны с русскими, искали в них защиту. То же самое делали и продажные турецкие полицейские. Значит, обращаться к ним было опасно. Тогда Латиф Эфендиевич решил перебраться в Саудовскую Аравию, где ему, верующему ваххабиту, было бы проще прожить. Но до отъезда мой приемный отец успел получить два письма из Дагестана, которые он дал мне прочитать. И в том, и в другом письме говорилось о том, что нашему с тобой родному отцу много раз грозили и из ФСБ, и из ГРУ. Какая-то из этих спецслужб была, видимо, причастна к его убийству. Скорее всего, ГРУ, потому что за нами следили люди, купленные именно этой структурой. Дело было в том, что отец любил и уважал аварцев, свой народ, и без того весьма немногочисленный, и старался не задерживать их, невзирая на приказы разного рода. Ну а тех, кого все же задерживал, он потом, после разговора, отпускал под честное слово. Но спецслужбы России никогда не прощают отступников от своих интересов и честному слову горца не верят. Я точно не сумел выяснить, кто организовал поджог нашего дома, но распоряжение в любом случае пришло из Москвы. Это же совершенно ясно.

— А от кого были эти письма, про которые ты говоришь? — тихо, ослабевшим голосом спросил Ибрагим Владимирович.

— От имамов, уважаемых в нашем народе.

— Я не спрашиваю, кем именно они уважаемы. Наверное, как это обычно бывает, только небольшими группами их последователей. Но я хочу знать, откуда этим имамам могли быть известны такие подробности, — с недоверием проговорил командир роты военной разведки. — И вообще, я лично ни против имамов, ни против мечетей, ни против верующих ничего не имею. Но ты вспомни хоть одну пятницу, чтобы отец сходил на намаз. Или чтобы он нам с тобой приказал это сделать. Разве было что-то такое? Я вот ничего подобного не помню.

Темирхан вдруг фыркнул как кошка. Ибрагим Владимирович сразу вспомнил, что брат точно так же фыркал еще в детстве, за что отец ругал его. Только он не хотел обидеть сына, поэтому сравнивал мальчишку не с кошкой, а с норовистым жеребцом, который фыркает точно так же.

— Я понимаю, что тебя воспитали в спецназе ГРУ, привили там то, что тебе по рождению чуждо, — даже после своего фырканья Темирхан старался сохранять голос спокойным. — Но ты подумай об отце, о его памяти, о том, за что он, наша мама, брат и сестра погибли такой страшной смертью. Да, вспомни об этом и подумай.